“I Had a Nice Siberia”: Oral Stories about the Kalmyks’ Deportation of the “Generation 1,5”

Abstract

(1943–1957) and the memory of this period. It consists of an introduction, two interviews, and comments to them. The interviews were informal, with persons exiled with their parents to Siberia at preschool age for 13 years. The purpose of this publication is to show the possibilities of a spontaneous story about a traumatic experience that spells out the trauma and its manifestations, sometimes beyond the narrator’s intentions; in this case — from the standpoint of “generation 1, 5” (Rumbaut). The paper focuses on the generational cohort for whom the Siberian village became a small homeland: this was a generation with a particular experience of trials and loyalties and the socialization of children under the conditions of deprivation of the Kalmyks. Spontaneous interviews reveal the language of trauma the Kalmyks used to talk about the deportation. The paper also explores the role of gender in narrative and adaptation strategies. Research methods included discourse analysis of the interviews. The author presented materials in the form of transcribed interviews received in 2004 from K.S. and in 2018 from R. A. The discursive strategies of these two narratives indicate their positive character (Alexander). The texts of the interviews and comments might interest scholars who study the deportations of the Kalmyks in the USSR and memories from this period. K E Y W O R D S : deportation, the Kalmyks, repression, oral story, traumatic memory, narrative, “generation 1,5”, Siberia, gender F O R C I T A T I O N : Guchinova E.-B., Klimenko G. “I Had a Nice Siberia”: Oral Stories about the Kalmyks’ Deportation of the “Generation 1, 5”. Etnografia. 2022. 2 (16): 94–117. (In Russ.). doi 10.31250/2618-8600-2022-2(16)-94-117 96 ЭТНОГРАФИЯ / ETNOGRAFIA. 2022. No 2 (16) Памяти Д. О. Ашиловой, первого физического антрополога Калмыкии Калмыки были одним из тотально депортированных в военные годы народов. История депортации калмыков (1943–1957) освещена в литературе в той мере, в какой она обеспечена историческими источниками. Поэтому лучше изучены такие сюжеты, как подготовка и проведение депортации, поскольку они были хорошо задокументированы, а многие материалы, касающиеся этой темы, опубликованы. Все прочие аспекты, которые не менее важны для нас сегодня: как выживали люди в экстремальных социальных и климатических условиях, где проходила и как менялась граница этнической группы, как сочетались у одного индивида взгляды советского человека, разделяющего все идеологемы государства, и личные переживания, а также опыт людей, получивших наказание только за принадлежность к этнической группе, — оставались совершенно «невидимыми» для исследователей, пока люди сами не стали рассказывать о своей жизни. Чтобы калмыки, более тридцати лет молчавшие о депортационных годах после возвращения в 1957–1958 гг. в восстановленную Калмыцкую автономию, заговорили о своем опыте, сначала должна была сложиться ситуация, благоприятная для личных воспоминаний. Такая социальная обстановка стала складываться в начале 1990-х годов после публикации Закона РСФСР «О реабилитации репрессированных народов» от 26 апреля 1991 г. Желание информантов поделиться воспоминаниями стало стимулом к использованию исследователями депортации калмыков методов устной истории. Первые воспоминания печатались во многих областных и районных газетах на протяжении длительного периода, пока большая часть желающих не высказалась о своем опыте в полной мере. В этих материалах, кроме географии расселения, почти забытых старых имен, содержалось много интересного о том, как реагировали старики на факт выселения, что было «кризисной»1 едой и каковы были стратегии выживания сосланных. Но, как мы знаем, возможности биографического жанра определяются в первую очередь «состоянием публичной сферы: чем более ригидный характер она имеет, чем больше подвержена идеологическому регулированию, тем более однотипными и формализованными будут публикуемые рассказы о жизни» (Калугин 2015: 9). Поэтому газетные публикации «народных» воспоминаний редактировались и становились во многом похожими, задавая стандарт коллективной биографии народа. Однако с продолжающейся либерализацией в социальной сфере коллективная история калмыков становилась все разнообразнее. 1 Под «кризисной» едой мы понимаем то, что люди употребляют в пищу в отсутствие обычных продуктов в экстремальных условиях. 97 Гучинова Э.-Б. М., Клименко Г. А. «У меня была хорошая Сибирь»... В этом исследовании мы используем методы устной истории и биографического интервью. Их применение обусловлено расширением исследовательского поля при рассмотрении биографий, которые остаются важными и, может быть, единственными источниками в изучении повседневности интересующей нас эпохи и этнической группы. Эти истории представляют собой исключительно важный историко-антропологический материал, они также дают представление о гендерной специфике жизни калмыков в тот период, когда большая часть мужчин была на фронте или в Широклаге2, а старшие женщины, не знавшие русского языка, теряли свои социальные компетенции и лидерские позиции в семье. Приведенные ниже нарративы относятся к локальной истории, ограниченной рамками этнической группы, продолжая в то же время оставаться и частицей истории нашей страны. Изучение повседневности калмыков в Сибири оказывается «формой работы с прошлым, которая помогает решать проблемы в настоящем: искать альтернативы “большой” национальной истории в исследовании истории локальной, вырабатывать язык для рассказа о трудном и ранее замалчиваемом прошлом» (Дубина 2021: 55). Цель данной публикации — показать возможности спонтанного рассказа о травматическом опыте, такого рассказа, который проговаривает травму и ее проявления иногда помимо интенций рассказчика. Каждое интервью добавляет что-то новое к нашему пониманию истории и ставит новые вопросы о депортации калмыков, о которой через свой опыт рассказывают нам собеседницы. Устные свидетельства о конкретном историческом факте становятся чрезвычайно ценны и позволяют узнать об этой истории из перспективы непосредственных участниц, тем самым сохраняя эту историю для потомков, спасая прошлое в его деталях. Взгляд на исторические события через частную жизнь, особенно переданный в форме устного рассказа, открывает новый масштаб — биографический рассказ представляет историю с большим количеством подробностей и нюансов, со множеством необычных сюжетов и с не всегда ожидаемыми развязками. Приведенные здесь интервью рассказывают о детстве и взрослении девочек, которые были высланы со своими родителями в Омскую область и Красноярский край. Обе девочки — из семей партийных сотрудников. Отец Раи (Р. А.), сотрудник райкома ВКП(б), был призван на фронт, отец Клары (К. С.), работник республиканского уровня, имел бронь и в боевых действиях не участвовал. В процессе интервью Р. А. говорила по-русски, но иногда переходила на калмыцкий язык. Это происходило тогда, когда речь шла о специфически калмыцких вещах, предметах, явлениях: праздниках или кухне. Иногда это присходило в моменты, когда речь заходила о деликатных сюжетах, 2 Лагерь принудительного труда для отозванных с фронта калмыков (солдат и сержантов). 98 ЭТНОГРАФИЯ / ETNOGRAFIA. 2022. No 2 (16) как, например, в рассказе о дезертирах. К. С., которая ни слова, ни полслова по-калмыцки не знала, четыре года училась языку в калмыцкой студии при Ленинградском государственном институте театра, музыки и кинематографии у народного поэта Калмыкии К. Эрендженова, также рассказывала по-русски, используя калмыцкие фразеологические обороты. Известно, что переезд в иную этнокультурную среду для детей в возрасте до 12 лет не связан с такими трудностями адаптации, как для более старших (поколение 1), но все же проходит труднее, чем у родившихся на новом месте детей (поколение 2). Эту возрастную когорту назвали «поколением 1,5» (Rumbaut 2004: 1162–1163). Вполне правомерно отнести к этому типу тех калмыцких детей, которые были депортированы в Сибирь вместе со своими родителями. Девочки, высланные в 6 лет и 4 года соответственно, безусловно относятся к «поколению 1,5». Подтверждение этому мы находим также в материалах интервью. Интервью с Р. А. было записано на диктофон в 2018 г. в СанктПетербурге, интервью с К. С. — в Элисте в 2004 г.