Pub Date : 2022-12-30DOI: 10.18778/1427-9681.15.19
Андрей Кунарёв
Настоящая статья является окончанием исследования, первая часть которого – Smooglaya муза. Степная дуэль – была опубликована в «Acta Universitatis Lodziensis. Folia Litteraria Rossica» № 14 (2021). Анализ сцены «поединка» Пушкина с встреченной им калмычкой во время путешествия в Aрзрум позволил выявить литературную основу описания происшествия в кибитке. Заключительная часть исследования посвящена литературному и фольклорному генезису образа «мусикийского орудия подобного нашей балалайке», которым гордая красавица якобы ударила по голове попытавшегося поцеловать ее путешественника. «Орудие» как таковое скорее всего присутствовало в кибитке, но вряд ли было использовано в качестве оружия. Тем не менее удар, и весьма чувствительный, действительно был нанесен, но не буквально, а фигурально. «Мусикийское орудие» оказывается метафорой красавицы, поразившей воображение поэта. Представление женщины/женского тела в виде музыкального инструмента часто встречается как в фольклорных, так и в литературных текстах. К этой метафоре прибег, например, О. де Бальзак в Физиологии брака (1829), а сам Пушкин – в рисунке в ушаковском альбоме зимой 1829–1830. Впервые же Пушкин использовал эту метафору в стихотворении Городок (1815), рассказывая о некоем Антошке, который «балалайку играя разломал», явно ориентируясь при этом на творчество И. С. Баркова, неоднократно изображавшего женское тело музыкальным инструментом, в частности балалайкой или скрипкой, а совокупление – игрой на нем. Попутно удалось установить, что Антошка из Городка — скорее всего дружеский шарж на Антона Дельвига, возлагавшего на свою лиру вину за поэтическое бессилие и грозившего ее изломать. При этом несостоявшийся творческий акт заканчивается падением с Пинда «лбом на низ».
真正的文章是研究的结束，第一部分是Smooglaya缪斯。草原决斗——在Acta Universitatis Lodziensis上发表。Folia Litteraria Rossica№14(2021年)。对普希金在阿兹鲁姆旅行中遇到的卡尔梅卡的战斗场景的分析揭示了基比克事件的文学基础。这项研究的最后一部分是关于文学和民间传说中的创世纪“像我们的巴拉莱卡一样的武西克武器”的形象，这位骄傲的美人据称用它打了试图亲吻旅行者的头。“武器”本身可能存在于集体农场，但不太可能被用作武器。然而，这一打击，而且非常敏感，确实是受到了打击，但不是字面上的，而是比喻上的。“moosikian武器”是诗人想象力中一个美丽的隐喻。在民间和文学作品中，女性/女性的表演经常以乐器的形式出现。例如，这个比喻是在婚姻生理学(1829年)中使用的，普希金在1829 - 1830年冬天的乌沙克专辑中使用的。普希金第一次使用这个比喻是在一首诗(1815年)中，他讲述了“巴拉莱卡被打垮了”的反调，显然是拜拜伊·巴尔科夫的作品所引导，他多次将女性的身体描绘成乐器，特别是巴拉莱卡或小提琴，并将其合奏成一种乐器。在此过程中，安东·德尔维格(anton delvig)很可能是镇上的安东·德尔维格(anton delvig)的朋友。在这种情况下，失败的创造性行为以一记重拳结束。
{"title":"Smooglaya муза (окончание): Орудие индивидуального поражения","authors":"Андрей Кунарёв","doi":"10.18778/1427-9681.15.19","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.15.19","url":null,"abstract":"Настоящая статья является окончанием исследования, первая часть которого – Smooglaya муза. Степная дуэль – была опубликована в «Acta Universitatis Lodziensis. Folia Litteraria Rossica» № 14 (2021). Анализ сцены «поединка» Пушкина с встреченной им калмычкой во время путешествия в Aрзрум позволил выявить литературную основу описания происшествия в кибитке. Заключительная часть исследования посвящена литературному и фольклорному генезису образа «мусикийского орудия подобного нашей балалайке», которым гордая красавица якобы ударила по голове попытавшегося поцеловать ее путешественника. «Орудие» как таковое скорее всего присутствовало в кибитке, но вряд ли было использовано в качестве оружия. Тем не менее удар, и весьма чувствительный, действительно был нанесен, но не буквально, а фигурально. «Мусикийское орудие» оказывается метафорой красавицы, поразившей воображение поэта. Представление женщины/женского тела в виде музыкального инструмента часто встречается как в фольклорных, так и в литературных текстах. К этой метафоре прибег, например, О. де Бальзак в Физиологии брака (1829), а сам Пушкин – в рисунке в ушаковском альбоме зимой 1829–1830. Впервые же Пушкин использовал эту метафору в стихотворении Городок (1815), рассказывая о некоем Антошке, который «балалайку играя разломал», явно ориентируясь при этом на творчество И. С. Баркова, неоднократно изображавшего женское тело музыкальным инструментом, в частности балалайкой или скрипкой, а совокупление – игрой на нем.\u0000Попутно удалось установить, что Антошка из Городка — скорее всего дружеский шарж на Антона Дельвига, возлагавшего на свою лиру вину за поэтическое бессилие и грозившего ее изломать. При этом несостоявшийся творческий акт заканчивается падением с Пинда «лбом на низ».","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"18 5","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2022-12-30","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"72545189","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-12-30DOI: 10.18778/1427-9681.15.24
Е.И. Захарова
В самом общем виде род деятельности Михаила Эпштейна очерчивается таким кругом сфер, как филология, философия, культурология, литературная критика, лингвистика. В настоящее время метод Эпштейна классифицируется исследователями как «аналитически ориентированный». Цель статьи – определить систему приемов философской эссеистики Михаила Эпштейна с опорой на материал книги Парадоксы новизны. Несмотря на то, что саморефлексия автора распространяется и на многочисленный ряд статей (Законы свободного жанра (Эссеистика и эссеизм в культуре Нового времени), О душе. Четыре эссе, Эссе об эссе, Бог деталей и др.), такие особенности поэтики эссеизма, как авторское начало, образность, отступления, концентрированно проявлены уже дебютной книге. Книга отличается свободой изложения, насыщенна афоризмами и пространными философскими изречениями. Эссеизацию можно считать ведущим жанрообразующим принципом книги. Перед автором стоит задача определить роль традиции в литературе, что связано с главным авторским интересом, «культурой в ее пограничных ситуациях». Фактор, скрепляющий тексты, – стремление автора предложить способ решения «проблемной ситуации»: что есть критика и как смотреть на литературу. Сюжет книги выстраивается из вопрошаний и личных культурных и мировоззренческих предпочтений автора. Задача заключается в анализе написанного ранее и подведении рубежных итогов творческой деятельности. Книга носит манифестарный характер как первое крупное произведение автора. Здесь содержится программа будущей деятельности Эпштейна, что подтверждается последующим дополнением и переизданием. Существенно, что в качестве материала выбрана русская классическая литература.
{"title":"Поэтика эссе Михаила Эпштейна (философский аспект жанровой формы)","authors":"Е.И. Захарова","doi":"10.18778/1427-9681.15.24","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.15.24","url":null,"abstract":"В самом общем виде род деятельности Михаила Эпштейна очерчивается таким кругом сфер, как филология, философия, культурология, литературная критика, лингвистика. В настоящее время метод Эпштейна классифицируется исследователями как «аналитически ориентированный». Цель статьи – определить систему приемов философской эссеистики Михаила Эпштейна с опорой на материал книги Парадоксы новизны. Несмотря на то, что саморефлексия автора распространяется и на многочисленный ряд статей (Законы свободного жанра (Эссеистика и эссеизм в культуре Нового времени), О душе. Четыре эссе, Эссе об эссе, Бог деталей и др.), такие особенности поэтики эссеизма, как авторское начало, образность, отступления, концентрированно проявлены уже дебютной книге. Книга отличается свободой изложения, насыщенна афоризмами и пространными философскими изречениями. Эссеизацию можно считать ведущим жанрообразующим принципом книги. Перед автором стоит задача определить роль традиции в литературе, что связано с главным авторским интересом, «культурой в ее пограничных ситуациях». Фактор, скрепляющий тексты, – стремление автора предложить способ решения «проблемной ситуации»: что есть критика и как смотреть на литературу. Сюжет книги выстраивается из вопрошаний и личных культурных и мировоззренческих предпочтений автора. Задача заключается в анализе написанного ранее и подведении рубежных итогов творческой деятельности. Книга носит манифестарный характер как первое крупное произведение автора. Здесь содержится программа будущей деятельности Эпштейна, что подтверждается последующим дополнением и переизданием. Существенно, что в качестве материала выбрана русская классическая литература.","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"1 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2022-12-30","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"83446744","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2021-12-23DOI: 10.18778/1427-9681.14.23
Елена Новосёлова, Ольга Иост
Статья посвящена творчеству Ильи Аргентума (псевдоним Ильи Приходченко), одно- го из наиболее интересных представителей нового поколения русской поэзии – с ее идейно- художественными особенностями и формами творческой презентации. Дана попытка выя- вить мировоззренческую и художественную специфику творчества современного автора, который представляет русскую поэзию Казахстана. Дается краткая биография, в том чис- ле творческая, молодого поэта, указаны его поэтические достижения. Выявлены характер- ные особенности творчества, при этом акцент сделан на ее мировоззренческих основах. Задаваясь философскими вопросами, размышляя о назначении поэта и поэзии, о родном городе, лирический герой обнаруживает метафизические противоречия, отражающие не- завершенность его мировоззренческой системы. Эта незавершенность проявляется в пре- дельной субъективности, фрагментарности бытия, эгоцентризме, экзистенциальной игре. В статье рассматривается также поэтика стихов Аргентума: обращение к жанру сонета, использование латинских слов и изречений, особенности стихосложения, система тропов и фигур. Авторы статьи делают вывод о том, что Илья Аргентум – один из ярких предста- вителей новой поэтической генерации. Он демонстрирует богатство и сложность картины мира, ее художественной реализации, основанной на принципе творческой свободы и тра- дициях русской и мировой литературы. Есть основания полагать, что молодой поэт сумеет достичь художественной и духовной зрелости.
{"title":"К вопросу о специфике творчества молодого павлодарского поэта Ильи Аргентума","authors":"Елена Новосёлова, Ольга Иост","doi":"10.18778/1427-9681.14.23","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.14.23","url":null,"abstract":"Статья посвящена творчеству Ильи Аргентума (псевдоним Ильи Приходченко), одно- го из наиболее интересных представителей нового поколения русской поэзии – с ее идейно- художественными особенностями и формами творческой презентации. Дана попытка выя- вить мировоззренческую и художественную специфику творчества современного автора, который представляет русскую поэзию Казахстана. Дается краткая биография, в том чис- ле творческая, молодого поэта, указаны его поэтические достижения. Выявлены характер- ные особенности творчества, при этом акцент сделан на ее мировоззренческих основах. Задаваясь философскими вопросами, размышляя о назначении поэта и поэзии, о родном городе, лирический герой обнаруживает метафизические противоречия, отражающие не- завершенность его мировоззренческой системы. Эта незавершенность проявляется в пре- дельной субъективности, фрагментарности бытия, эгоцентризме, экзистенциальной игре. В статье рассматривается также поэтика стихов Аргентума: обращение к жанру сонета, использование латинских слов и изречений, особенности стихосложения, система тропов и фигур. Авторы статьи делают вывод о том, что Илья Аргентум – один из ярких предста- вителей новой поэтической генерации. Он демонстрирует богатство и сложность картины мира, ее художественной реализации, основанной на принципе творческой свободы и тра- дициях русской и мировой литературы. Есть основания полагать, что молодой поэт сумеет достичь художественной и духовной зрелости.","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"29 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2021-12-23","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"86119761","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2021-12-23DOI: 10.18778/1427-9681.14.16
Елена Балашова, Игорь Каргашин
Главным предметом исследования является специфика субъектной сферы в стихо- творениях Генриха Сапгира. На материале книги Дети в саду рассмотрены особенности речи и мышления лирического субъекта. Как свидетельствует анализ, авторская стратегия данной поэтической книги – художественное воссоздание попытки взрослого проникнуть в мир сознания ребенка. При этом оказывается, что тексты, составленные из «полуслов», обеспечивают вполне определенные и адекватные интерпретации. Среди основных способов и авторских «сигналов», которые направляют читателя, следует назвать контекст высказы- вания (стиха и стихотворения в целом) и действие собственно языковых закономерностей. Перед нами своего рода поэтический эксперимент, суть которого – показать способность речи к точному выражению смысла даже при утрате значительной части лексических еди- ниц – в силу системности самого языка. В итоге перед нами попытка взрослого проникнуть в мир сознания ребенка, показать этот мир «его мышлением». При этом «эксперимент» Г. Сапгира имеет собственно методо- логическое значение. В книге стихов Дети в саду поэт доказывает правоту А. П. Скафтымова в его заочном споре с А. А. Потебней: при всей субъективности читательского восприятия читателя всё же ведет автор. Кроме того, на наш взгляд, следует назвать еще одну причину обращения Г. Сапгира к «поэтике полуслов». Известно суждение В. Кривулина о том, что как детский поэт Г. Сапгир был высочайшим профессионалом, а во взрослых стихах этот профессионализм ему иногда вредил. С одной стороны, обращение к «детскому видению» оказывается одним из способов ухода от «взрослого профессионализма». С другой стороны, такая поэтика вполне отвечает типу творчества Г. Сапгира – его постоянным поискам новых методов письма и форм поэ- тического языка.
这项研究的主要主题是海因里希·萨吉尔的诗中主体领域的性质。在书中，花园里的孩子们描述了抒情主题的语言和思想。分析表明，这本诗集的作者策略是对成年人试图进入孩子心灵的艺术再现。事实证明，由“半字”组成的文本提供了非常明确和充分的解释。在引导读者的主要方式和作者的“信号”中，应该提到表达的上下文(诗歌和诗歌一般)和实际语言模式。我们现在看到的是一种诗意的实验，目的是通过语言本身的系统来展示语言表达准确意义的能力。最后，我们看到的是一个成年人试图进入一个孩子的意识世界，用他的思想来展示这个世界。然而，萨普拉的“实验”具有实际的方法和逻辑意义。在《花园里的诗集》中，诗人在与a . a . potebney的缺席辩论中证明了a . p . scaftamov的观点。此外，我们认为，萨普拉呼吁“半字诗”的另一个原因应该被提及。众所周知，作为儿童诗人，sapguire先生是最高的专业人士，在成人诗歌中，这种专业精神有时会伤害到他。一方面，求助于“幼稚的愿景”是一种逃避“成人专业精神”的方式。另一方面，这种诗歌完全符合萨普拉先生的创作风格——他不断地寻找新的写作方法和诗歌形式。
{"title":"Генрих Сапгир: «…детское мышление гораздо более сродни поэтическому»","authors":"Елена Балашова, Игорь Каргашин","doi":"10.18778/1427-9681.14.16","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.14.16","url":null,"abstract":"Главным предметом исследования является специфика субъектной сферы в стихо- творениях Генриха Сапгира. На материале книги Дети в саду рассмотрены особенности речи и мышления лирического субъекта. Как свидетельствует анализ, авторская стратегия данной поэтической книги – художественное воссоздание попытки взрослого проникнуть в мир сознания ребенка. При этом оказывается, что тексты, составленные из «полуслов», обеспечивают вполне определенные и адекватные интерпретации. Среди основных способов и авторских «сигналов», которые направляют читателя, следует назвать контекст высказы- вания (стиха и стихотворения в целом) и действие собственно языковых закономерностей. Перед нами своего рода поэтический эксперимент, суть которого – показать способность речи к точному выражению смысла даже при утрате значительной части лексических еди- ниц – в силу системности самого языка. В итоге перед нами попытка взрослого проникнуть в мир сознания ребенка, показать этот мир «его мышлением». При этом «эксперимент» Г. Сапгира имеет собственно методо- логическое значение. В книге стихов Дети в саду поэт доказывает правоту А. П. Скафтымова в его заочном споре с А. А. Потебней: при всей субъективности читательского восприятия читателя всё же ведет автор. Кроме того, на наш взгляд, следует назвать еще одну причину обращения Г. Сапгира к «поэтике полуслов». Известно суждение В. Кривулина о том, что как детский поэт Г. Сапгир был высочайшим профессионалом, а во взрослых стихах этот профессионализм ему иногда вредил. С одной стороны, обращение к «детскому видению» оказывается одним из способов ухода от «взрослого профессионализма». С другой стороны, такая поэтика вполне отвечает типу творчества Г. Сапгира – его постоянным поискам новых методов письма и форм поэ- тического языка.","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"82 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2021-12-23","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"89088023","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2021-12-23DOI: 10.18778/1427-9681.14.15
Мария Самаркина
Статья посвящена анализу стихотворения Бориса Херсонского «фотокамера страшная вещь…» Анализ разделен на три уровня: звуковой, лексико-грамматический, сюжетный. Вы- являются структурные особенности стихотворения, которые подчиняются особенностям фотопоэтики, таким как трансгрессивность, дискретность, замкнутость, документальность и метонимия объекта. Звуковой уровень показывает недостачу упорядоченности, и потому упорядочивающим текст элементом является рифма. Синтагмы, соответствующие силлабо- тоническому метру, разрываются анжамбеманами, которые нарушают также строфические границы. Характер звуковой организации (аллитерации и ассонансы) показывает усиление консонантизма и, напротив, ослабление вокализма. Плотность согласных и гласных звуков и ритмическая схема позволяют выделить слабые и сильные места стихотворения, а также принципы соотношения строф: перекрёстное или парное, как сопоставленное, так и про- тивопоставленное. На лексико-грамматическом уровне выделяются два тематических поля. Первое связано с фотоаппаратом, второе – с душой. Фотоаппарат связан со смертью, непод- вижностью, он может запечатлеть лишь фрагменты, тогда как душа, напротив, живая, под- вижная, она видит и содержит воспоминания. Метафоры и олицетворения, построенные на соединении лексики двух полей, могут восприниматься как попытка преодолеть антино- мии и одновременно как невозможность сделать это. Исходная ситуация ужаса перед фото- аппаратом, при встрече с которым механически организованная память (фотоальбом) теря- ется, а человеческая (душа) оказывается шире и совершеннее, в конце преодолевается через отрицание. Лирический субъект не может появиться в тексте, а там, где он пытается это сделать, оказывается самым беспомощным звеном сюжета. Парное сопоставление – это фо- тоаппарат/душа, перекрестное – мертвое/живое. В первой строфе мир, запечатленный фото- камерой, распадается на части и становится незначительным – он утрачивает уникальность из-за бесконечности автоматических щелчков (фотоаппарат живой). Во второй попытка собрать этот мир в рамках альбома оказывается тщетной (душа мертвая). В третьей стро- фе ситуация переворачивается (душа живая). Завершается стихотворение, по сути, смертью фотокамеры (последнее слово как точка – «склеп»!), потому что ее взгляд нежизнеспособен: «он глух и слеп». Событие, в котором субъект осознает себя в процессе рефлексии, – это момент разграничения своего видения и видения фотоаппарата: он не видит – а лирический субъект видит. Так, фотография, появляющаяся для читателя в первую очередь как тема, ста- новится основой поэтики всего текста. На протяжении всего текста мы сталкиваемся с тем, как, например, преодолевается метрико-ритмическая и синтаксическая дискретность с по- мощью единства строфики, как в образах та же раздробленность через оксюморонные соче- тания превращается в целостность; лексико-грамматическая замкнутость и ограниченность лексических средств не абсолютна; трансгрессия лирического субъекта, заставляющая его лишить
{"title":"Структура фотопоэтического: «Фотокамера страшная вещь…» Бориса Херсонского","authors":"Мария Самаркина","doi":"10.18778/1427-9681.14.15","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.14.15","url":null,"abstract":"Статья посвящена анализу стихотворения Бориса Херсонского «фотокамера страшная вещь…» Анализ разделен на три уровня: звуковой, лексико-грамматический, сюжетный. Вы- являются структурные особенности стихотворения, которые подчиняются особенностям фотопоэтики, таким как трансгрессивность, дискретность, замкнутость, документальность и метонимия объекта. Звуковой уровень показывает недостачу упорядоченности, и потому упорядочивающим текст элементом является рифма. Синтагмы, соответствующие силлабо- тоническому метру, разрываются анжамбеманами, которые нарушают также строфические границы. Характер звуковой организации (аллитерации и ассонансы) показывает усиление консонантизма и, напротив, ослабление вокализма. Плотность согласных и гласных звуков и ритмическая схема позволяют выделить слабые и сильные места стихотворения, а также принципы соотношения строф: перекрёстное или парное, как сопоставленное, так и про- тивопоставленное. На лексико-грамматическом уровне выделяются два тематических поля. Первое связано с фотоаппаратом, второе – с душой. Фотоаппарат связан со смертью, непод- вижностью, он может запечатлеть лишь фрагменты, тогда как душа, напротив, живая, под- вижная, она видит и содержит воспоминания. Метафоры и олицетворения, построенные на соединении лексики двух полей, могут восприниматься как попытка преодолеть антино- мии и одновременно как невозможность сделать это. Исходная ситуация ужаса перед фото- аппаратом, при встрече с которым механически организованная память (фотоальбом) теря- ется, а человеческая (душа) оказывается шире и совершеннее, в конце преодолевается через отрицание. Лирический субъект не может появиться в тексте, а там, где он пытается это сделать, оказывается самым беспомощным звеном сюжета. Парное сопоставление – это фо- тоаппарат/душа, перекрестное – мертвое/живое. В первой строфе мир, запечатленный фото- камерой, распадается на части и становится незначительным – он утрачивает уникальность из-за бесконечности автоматических щелчков (фотоаппарат живой). Во второй попытка собрать этот мир в рамках альбома оказывается тщетной (душа мертвая). В третьей стро- фе ситуация переворачивается (душа живая). Завершается стихотворение, по сути, смертью фотокамеры (последнее слово как точка – «склеп»!), потому что ее взгляд нежизнеспособен: «он глух и слеп». Событие, в котором субъект осознает себя в процессе рефлексии, – это момент разграничения своего видения и видения фотоаппарата: он не видит – а лирический субъект видит. Так, фотография, появляющаяся для читателя в первую очередь как тема, ста- новится основой поэтики всего текста. На протяжении всего текста мы сталкиваемся с тем, как, например, преодолевается метрико-ритмическая и синтаксическая дискретность с по- мощью единства строфики, как в образах та же раздробленность через оксюморонные соче- тания превращается в целостность; лексико-грамматическая замкнутость и ограниченность лексических средств не абсолютна; трансгрессия лирического субъекта, заставляющая его лишить","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"12 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2021-12-23","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"79224543","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2021-12-23DOI: 10.18778/1427-9681.14.10
Дж.-Х. Ли
В статье рассматривается соотношение лирической циклизации и жанровых стратегий лирики на материале неотрадиционалистского цикла Б. Пастернака Ветер (Четыре отрывка о Блоке) (1956). В цикле Пастернака наблюдается конфигурация различных жанровых инва- риантов. В первом стихотворении очевидна одическая стратегия, во втором радикальность А. Блока, проявляющаяся в образе ветра, своеобразно сочетается с идиллией. Третье стихот- ворение – тоже идиллия, но тут посредством включения реминисценции строк из стихотво- рения А. Блока (первое из цикла На поле Куликовом) просматриваются приметы грядущей катастрофы. В частности, строки из стихотворения Андрея Белого Родине («И ты, огневая стихия, / Безумствуй, сжигая меня, / Россия, Россия, Россия») позволяют разъяснить бал- ладную стратегию четвертого, завершающего цикл, стихотворения («Блок ждал этой бури и встряски. / Ее огневые штрихи»). Анализ этого произведения позволяет выявить логику, возникающую в сочетании жанров в рамках цикла, и осветить поэтологические особенно- сти неотрадиционалистского цикла.
{"title":"Ветер (четыре отрывка о Блоке) Бориса Пастернака как неотрадиционалистский цикл","authors":"Дж.-Х. Ли","doi":"10.18778/1427-9681.14.10","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.14.10","url":null,"abstract":"В статье рассматривается соотношение лирической циклизации и жанровых стратегий лирики на материале неотрадиционалистского цикла Б. Пастернака Ветер (Четыре отрывка о Блоке) (1956). В цикле Пастернака наблюдается конфигурация различных жанровых инва- риантов. В первом стихотворении очевидна одическая стратегия, во втором радикальность А. Блока, проявляющаяся в образе ветра, своеобразно сочетается с идиллией. Третье стихот- ворение – тоже идиллия, но тут посредством включения реминисценции строк из стихотво- рения А. Блока (первое из цикла На поле Куликовом) просматриваются приметы грядущей катастрофы. В частности, строки из стихотворения Андрея Белого Родине («И ты, огневая стихия, / Безумствуй, сжигая меня, / Россия, Россия, Россия») позволяют разъяснить бал- ладную стратегию четвертого, завершающего цикл, стихотворения («Блок ждал этой бури и встряски. / Ее огневые штрихи»). Анализ этого произведения позволяет выявить логику, возникающую в сочетании жанров в рамках цикла, и осветить поэтологические особенно- сти неотрадиционалистского цикла.","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"20 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2021-12-23","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"86691622","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2021-12-23DOI: 10.18778/1427-9681.14.06
Анатолий Собенников
Статья посвящена рассказам Чехова из народной жизни, тому, как Чехов описал на- родные представления о любви, обрисовал гендерные роли и стереотипы в этой среде. Рас- сказы Агафья (1886) и Бабы (1891) интересны описанием состояния влюбленной женщины, ее роли в браке, ее социальной судьбы. Чехов чуток к рамкам народной культуры, которые можно найти в Пословицах и поговорках русского народа Вл. И. Даля: мужское доминиро- вание, мужская агрессивность, зависимое положение женщины, ее бесправие. В Агафье и в Бабах молодых девушек выдали замуж без любви, и женская сексуальность проявляется в отношениях с мужчинами вне брака. Савка в Агафье привлекает женщин мужской кра- сотой и артистичностью. Его созерцательность, «сосредоточенная неподвижность», любовь к птицам – признаки внутренней свободы, он не такой, как все. И женщины «жалеют» его за этот экзистенциальный выбор, носят еду, приходят ночью на свидание. Агафью выдали замуж «год назад», и то, что она ночью приходит на свидание, – косвенная характеристика ее брака с железнодорожным стрелочником. Утром ее ждет расправа. В рассказе Бабы Машенька тоже становится жертвой мужской сексуальности. Ког- да мужу «забрили лоб» и «погнали в Царство Польское», Матвей Саввич, сосед молодой женщины, стал к ней захаживать, помогать по хозяйству. В его интерпретации «не прошло и года, как смутил меня нечистый дух, враг рода человеческого». У Чехова герой не признает своей вины, что он соблазнил чужую жену; вину он перекладывает на женщину. Тем самым он не выполняет главную гендерную роль мужчины – быть защитником любимой женщины. В рассказе Чехова два гендерных мотива, поясняющих любовь женщины: первый – мужская помощь по хозяйству; второй мотив – женское одиночество, потребность в общении, в муж- ской ласке. В описании Матвея Саввича – Маша прелюбодейка и преступница. И во всех дальнейших событиях – избиении жены мужем, вернувшимся со службы, его смерти от от- равления – он принимает сторону формального правосудия. Рассказы Чехова антилитературны, т. е. в них обнаруживается установка автора на изо- бражение крестьянской и мещанской жизни как экзистенции. В них нет эстетизации, героиза- ции или идеализации мужицкой жизни, чем грешили писатели-народники. Агафья и Машенька у Чехова – русские женщины, их судьбы типичны и в аспекте гендерной социологии, и в аспекте гендерной психологии. За сложной повествовательной структурой биографический автор (Че- хов) скрывает собственное чувство жалости и сострадания к конкретной женской судьбе.
{"title":"Любовь, гендерные роли и стереотипы в рассказах Антона Чехова из народной жизни (Агафья, Бабы)","authors":"Анатолий Собенников","doi":"10.18778/1427-9681.14.06","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.14.06","url":null,"abstract":"Статья посвящена рассказам Чехова из народной жизни, тому, как Чехов описал на- родные представления о любви, обрисовал гендерные роли и стереотипы в этой среде. Рас- сказы Агафья (1886) и Бабы (1891) интересны описанием состояния влюбленной женщины, ее роли в браке, ее социальной судьбы. Чехов чуток к рамкам народной культуры, которые можно найти в Пословицах и поговорках русского народа Вл. И. Даля: мужское доминиро- вание, мужская агрессивность, зависимое положение женщины, ее бесправие. В Агафье и в Бабах молодых девушек выдали замуж без любви, и женская сексуальность проявляется в отношениях с мужчинами вне брака. Савка в Агафье привлекает женщин мужской кра- сотой и артистичностью. Его созерцательность, «сосредоточенная неподвижность», любовь к птицам – признаки внутренней свободы, он не такой, как все. И женщины «жалеют» его за этот экзистенциальный выбор, носят еду, приходят ночью на свидание. Агафью выдали замуж «год назад», и то, что она ночью приходит на свидание, – косвенная характеристика ее брака с железнодорожным стрелочником. Утром ее ждет расправа. В рассказе Бабы Машенька тоже становится жертвой мужской сексуальности. Ког- да мужу «забрили лоб» и «погнали в Царство Польское», Матвей Саввич, сосед молодой женщины, стал к ней захаживать, помогать по хозяйству. В его интерпретации «не прошло и года, как смутил меня нечистый дух, враг рода человеческого». У Чехова герой не признает своей вины, что он соблазнил чужую жену; вину он перекладывает на женщину. Тем самым он не выполняет главную гендерную роль мужчины – быть защитником любимой женщины. В рассказе Чехова два гендерных мотива, поясняющих любовь женщины: первый – мужская помощь по хозяйству; второй мотив – женское одиночество, потребность в общении, в муж- ской ласке. В описании Матвея Саввича – Маша прелюбодейка и преступница. И во всех дальнейших событиях – избиении жены мужем, вернувшимся со службы, его смерти от от- равления – он принимает сторону формального правосудия. Рассказы Чехова антилитературны, т. е. в них обнаруживается установка автора на изо- бражение крестьянской и мещанской жизни как экзистенции. В них нет эстетизации, героиза- ции или идеализации мужицкой жизни, чем грешили писатели-народники. Агафья и Машенька у Чехова – русские женщины, их судьбы типичны и в аспекте гендерной социологии, и в аспекте гендерной психологии. За сложной повествовательной структурой биографический автор (Че- хов) скрывает собственное чувство жалости и сострадания к конкретной женской судьбе.","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"81 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2021-12-23","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"88305422","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2021-12-23DOI: 10.18778/1427-9681.14.09
Ольга Бараш
В статье рассматриваются стихотворения И. Бродского, написанные 2-ст. анапестом с чередующейся женской и мужской клаузулой и с перекрестной рифмой (Ан2ЖмЖм). Ос- новное внимание уделяется стихотворениям Строфы (1968) и Строфы (1978). 2-ст. анапе- стом у Бродского написано всего четыре стихотворения: Стансы (1962), Под занавес (1965) и два текста с одинаковым заглавием Строфы (1968 и 1978). По нашему предположению, вы- бирая этот размер, поэт следует сложившимся в русской поэзии ритмическим моделям и се- мантическим характеристикам, закрепившимся за этим размером. 2-ст. анапест в русской поэзии – редкий размер, основной период его развития – ХХ век. Благодаря ограниченному набору текстов, написанных Ан2, возможно очертить круг потенциальных «метрических претекстов» стихотворений Бродского. Рассматриваются метрико-ритмические характери- стики 2-ст. анапестов И. Бродского, Б. Пастернака и отчасти, для сравнения, А. Ахматовой и И. Анненского. Анализ стихотворения Строфы показывает, как, сохраняя связь с предше- ственниками (в данном случае Б. Пастернаком) и собственными текстами, как более ранни- ми, так и написанными в то же время, Бродский по-новому использует метрико-ритмические воз- можности, заложенные в семи/шестисложном речевом отрезке, сочетая двусловные строки Ан2 с трехсловными (следовательно, трехударными) тоническими стихами.
{"title":"Двустопный анапест Иосифа Бродского: ритмика и семантика","authors":"Ольга Бараш","doi":"10.18778/1427-9681.14.09","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.14.09","url":null,"abstract":"В статье рассматриваются стихотворения И. Бродского, написанные 2-ст. анапестом с чередующейся женской и мужской клаузулой и с перекрестной рифмой (Ан2ЖмЖм). Ос- новное внимание уделяется стихотворениям Строфы (1968) и Строфы (1978). 2-ст. анапе- стом у Бродского написано всего четыре стихотворения: Стансы (1962), Под занавес (1965) и два текста с одинаковым заглавием Строфы (1968 и 1978). По нашему предположению, вы- бирая этот размер, поэт следует сложившимся в русской поэзии ритмическим моделям и се- мантическим характеристикам, закрепившимся за этим размером. 2-ст. анапест в русской поэзии – редкий размер, основной период его развития – ХХ век. Благодаря ограниченному набору текстов, написанных Ан2, возможно очертить круг потенциальных «метрических претекстов» стихотворений Бродского. Рассматриваются метрико-ритмические характери- стики 2-ст. анапестов И. Бродского, Б. Пастернака и отчасти, для сравнения, А. Ахматовой и И. Анненского. Анализ стихотворения Строфы показывает, как, сохраняя связь с предше- ственниками (в данном случае Б. Пастернаком) и собственными текстами, как более ранни- ми, так и написанными в то же время, Бродский по-новому использует метрико-ритмические воз- можности, заложенные в семи/шестисложном речевом отрезке, сочетая двусловные строки Ан2 с трехсловными (следовательно, трехударными) тоническими стихами.","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"570 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2021-12-23","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"76775511","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2021-12-23DOI: 10.18778/1427-9681.14.05
Андрей Кунарёв
Анализ aрзрумского путешествия А. С. Пушкина (Кавказский дневник, 1828, Калмычке, 1829), а также биографических данных соответствующего периода позволяет сделать вывод о том, что не вошедшая в окончательный текст Путешествия в Арзрум сцена «поединка» поэта с встреченной им калмычкой скорее всего имеет не реальную, а литературную ос- нову. Сомнение вызывает ряд деталей описанной встречи, в частности, кульминационный момент – удар домброй по голове путешественника, попытавшегося поцеловать «степную Цирцею». Поединок между незнакомцем и красавицей, в финале которого охотник до жен- ских прелестей получает неожиданный и зачастую унизительный отпор, становился пред- метом изображения таких художников слова, как Вольтер (поэма Орлеанская девственница, 1762) и У. Шекспир (комедия Укрощение строптивой, 1590–1592). С конца 1810-х до 1830 г. Пушкин не раз изображал такого рода «дуэли» (поэмы Руслан и Людмила и Граф Нулин, Кав- казский дневник, повесть Барышня-крестьянка). Особый интерес вызывает упоминаемый в послании Калмычке посредственный, но снискавший шумный успех роман А. де Виньи Сен-Мар, или Заговор времён Людовика XIII (1826), в сюжетосложении которого исключительно важную роль играет эпизод наказания заглавным героем «неправедного судьи» ударом по голове раскаленным распятием. Масса не- сообразностей, однако, превращают сцену в фарс вопреки воле автора. В послании Калмычке А. де Виньи (со)противопоставлен Шекспиру, осознанно добивавшемуся комического эф- фекта, рассказывая, как Катарина разбила лютню, надев ее на голову непрошенного учителя. Сцена, разыгравшаяся в кибитке, содержит ряд несомненных перекличек с Укрощени- ем строптивой Шекспира. Привлечение биографических данных позволило выявить в послании Калмычке ряд смысловых нюансов, не замеченных ранее исследователями.
对普希金的《阿兹鲁姆历险记》(1828年、1828年、1829年)和有关时期的传记分析表明，诗人与卡米卡相遇的“比武”场景很可能不是真实的，而是文学的。人们对这次会议的一些细节感到怀疑，尤其是高潮部分——多姆布拉打了一个试图亲吻“草原马戏团”的旅行者的头。一个陌生人和一个美女之间的决斗，在他的最后一场比赛中，一个女人的魅力猎手得到了意想不到的，通常是羞辱性的反击，他被描绘成伏尔泰(奥尔兰处女，1762)和e·莎士比亚等艺术家的形象。从1810年代末到1830年，普希金曾多次描绘过这种决斗(拉斯兰、柳德米拉和努林伯爵，卡夫卡萨的日记，农妇的小说)。卡尔梅什卡特别感兴趣的是卡尔梅什卡的中篇小说《a . de vinya semmar》(1826年路易十三时代的阴谋)。然而，许多非机智的人却违背了作者的意愿，把这个场景变成了一场闹剧。在卡尔米什卡·德·维涅的信中，莎士比亚故意追求喜剧中的f - fect，讲述了卡塔琳娜是如何把琵琶砸到老师头上的。在集体农场里上演的场景包含了莎士比亚驯服的一些毫无疑问的曲调。通过引入传记数据，卡尔梅卡的信息揭示了许多以前研究人员没有注意到的意义上的细微差别。
{"title":"Smooglaya муза. Степная дуэль","authors":"Андрей Кунарёв","doi":"10.18778/1427-9681.14.05","DOIUrl":"https://doi.org/10.18778/1427-9681.14.05","url":null,"abstract":"Анализ aрзрумского путешествия А. С. Пушкина (Кавказский дневник, 1828, Калмычке, 1829), а также биографических данных соответствующего периода позволяет сделать вывод о том, что не вошедшая в окончательный текст Путешествия в Арзрум сцена «поединка» поэта с встреченной им калмычкой скорее всего имеет не реальную, а литературную ос- нову. Сомнение вызывает ряд деталей описанной встречи, в частности, кульминационный момент – удар домброй по голове путешественника, попытавшегося поцеловать «степную Цирцею». Поединок между незнакомцем и красавицей, в финале которого охотник до жен- ских прелестей получает неожиданный и зачастую унизительный отпор, становился пред- метом изображения таких художников слова, как Вольтер (поэма Орлеанская девственница, 1762) и У. Шекспир (комедия Укрощение строптивой, 1590–1592). С конца 1810-х до 1830 г. Пушкин не раз изображал такого рода «дуэли» (поэмы Руслан и Людмила и Граф Нулин, Кав- казский дневник, повесть Барышня-крестьянка). Особый интерес вызывает упоминаемый в послании Калмычке посредственный, но снискавший шумный успех роман А. де Виньи Сен-Мар, или Заговор времён Людовика XIII (1826), в сюжетосложении которого исключительно важную роль играет эпизод наказания заглавным героем «неправедного судьи» ударом по голове раскаленным распятием. Масса не- сообразностей, однако, превращают сцену в фарс вопреки воле автора. В послании Калмычке А. де Виньи (со)противопоставлен Шекспиру, осознанно добивавшемуся комического эф- фекта, рассказывая, как Катарина разбила лютню, надев ее на голову непрошенного учителя. Сцена, разыгравшаяся в кибитке, содержит ряд несомненных перекличек с Укрощени- ем строптивой Шекспира. Привлечение биографических данных позволило выявить в послании Калмычке ряд смысловых нюансов, не замеченных ранее исследователями.","PeriodicalId":33179,"journal":{"name":"Acta Universitatis Lodziensis Folia Litteraria Rossica","volume":"40 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2021-12-23","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"82819619","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
京公网安备 11010802042870号
京ICP备2023020795号-1
扫码关注我们
求助内容：
应助结果提醒方式：