Pub Date : 2024-05-17DOI: 10.23951/2307-6119-2024-2-46-57
Елена Валерьевна Тюнтешева, Айяна Алексеевна Озонова, Наталья Борисовна Кошкарева
Рассматривается концепт РОДНАЯ ЗЕМЛЯ в тюркских языках Сибири (алтайском, хакасском, тувинском, якутском), в одном из обско-угорских языков – хантыйском, и в качестве сравнительного материала привлекаются монгольские языки. В отличие от русского языка, где концепт РОДИНА объединяет представления о малой родине и большой Родине как о стране, государстве, в языках Сибири концепт РОДИНА находится в процессе формирования во многом под влиянием русской лингвокультуры. В языковых картинах мира сибирских и монгольских народов родная земля предстает как идеализированное, освоенное предками физическое и сакральное пространство. Представления о родной земле связаны с рождением (земля, на которой родился; место захоронения последа), родством (определение родной земли как родителя – матери и/или отца; метафора связи с родной землей через пуповину), объектами, маркирующими «свое» пространство (река, гора, равнинное место с покосными угодьями, лес, родное стойбище, кочевье, очаг). Значимыми являются национально окрашенные качества, свойства, которыми наделяют родную землю носители данных лингвокультур (можжевельник, целебные источники, богатство флоры и фауны, изобилие населяющих родную землю людей и др.). Важным элементом является также эмоциональная составляющая исследуемого концепта, вербализованная яркими выразительными средствами, положительно характеризующими родную землю. Выделяются общие и этноспецифичные черты данного концепта в рассматриваемых языках. Так, универсальным является определение родной земли как места, где родился и вырос человек; представление о родстве человека со своей землей; сакрализация «своего» пространства; обязательное наличие водного объекта. Отмечаются некоторые общие черты между описанием Алтая в языковых картинах мира алтайцев и монгольских народов (устойчивые эпитеты ‘священный’, ‘золотой’, ‘целебный’ и др.). Уникальными являются, например, соматизмы и глаголы в разных тюркских языках, которые характеризуют родную землю как антропоморфное существо и др. The following article analyzes the concept of HOMELAND in the Siberian Turkic languages (Altai, Khakas, Tuvan, Yakut) and Khanty (an Ob-Ugric language), in contrast to the Mongolian languages. Compared to Russian, where HOMELAND encompasses the ‘small homeland’ and the ‘large homeland’ as a state, the concept of HOMELAND is still developing in the Siberian languages, partly under the influence of Russian linguaculture. In the Siberian and Mongolian linguistic images of the world, the homeland is represented as an idealized space (both physical and spiritual) conquered by the ancestors. The notion of homeland is associated with birth (the land where a person was born and their afterbirth was buried), kinship (homeland as a parent, metaphorical connection with the homeland through the umbilical cord), objects that mark one’s ‘own’ space (rivers, mountains, meadows, forests, campsites, hearths). Also important are the national characteristics and qualities attributed to the hom
{"title":"HOMELAND in the Linguistic Image of the World in Siberian Languages","authors":"Елена Валерьевна Тюнтешева, Айяна Алексеевна Озонова, Наталья Борисовна Кошкарева","doi":"10.23951/2307-6119-2024-2-46-57","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-2-46-57","url":null,"abstract":"Рассматривается концепт РОДНАЯ ЗЕМЛЯ в тюркских языках Сибири (алтайском, хакасском, тувинском, якутском), в одном из обско-угорских языков – хантыйском, и в качестве сравнительного материала привлекаются монгольские языки. В отличие от русского языка, где концепт РОДИНА объединяет представления о малой родине и большой Родине как о стране, государстве, в языках Сибири концепт РОДИНА находится в процессе формирования во многом под влиянием русской лингвокультуры. В языковых картинах мира сибирских и монгольских народов родная земля предстает как идеализированное, освоенное предками физическое и сакральное пространство. Представления о родной земле связаны с рождением (земля, на которой родился; место захоронения последа), родством (определение родной земли как родителя – матери и/или отца; метафора связи с родной землей через пуповину), объектами, маркирующими «свое» пространство (река, гора, равнинное место с покосными угодьями, лес, родное стойбище, кочевье, очаг). Значимыми являются национально окрашенные качества, свойства, которыми наделяют родную землю носители данных лингвокультур (можжевельник, целебные источники, богатство флоры и фауны, изобилие населяющих родную землю людей и др.). Важным элементом является также эмоциональная составляющая исследуемого концепта, вербализованная яркими выразительными средствами, положительно характеризующими родную землю. Выделяются общие и этноспецифичные черты данного концепта в рассматриваемых языках. Так, универсальным является определение родной земли как места, где родился и вырос человек; представление о родстве человека со своей землей; сакрализация «своего» пространства; обязательное наличие водного объекта. Отмечаются некоторые общие черты между описанием Алтая в языковых картинах мира алтайцев и монгольских народов (устойчивые эпитеты ‘священный’, ‘золотой’, ‘целебный’ и др.). Уникальными являются, например, соматизмы и глаголы в разных тюркских языках, которые характеризуют родную землю как антропоморфное существо и др.\u0000 The following article analyzes the concept of HOMELAND in the Siberian Turkic languages (Altai, Khakas, Tuvan, Yakut) and Khanty (an Ob-Ugric language), in contrast to the Mongolian languages. Compared to Russian, where HOMELAND encompasses the ‘small homeland’ and the ‘large homeland’ as a state, the concept of HOMELAND is still developing in the Siberian languages, partly under the influence of Russian linguaculture. In the Siberian and Mongolian linguistic images of the world, the homeland is represented as an idealized space (both physical and spiritual) conquered by the ancestors. The notion of homeland is associated with birth (the land where a person was born and their afterbirth was buried), kinship (homeland as a parent, metaphorical connection with the homeland through the umbilical cord), objects that mark one’s ‘own’ space (rivers, mountains, meadows, forests, campsites, hearths). Also important are the national characteristics and qualities attributed to the hom","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":"123 22","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-05-17","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"141126119","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-05-17DOI: 10.23951/2307-6119-2024-2-9-20
Татьяна Игоревна Давидюк
Исследуются свойства субъектов причастий на -(e)m (в рамках их употребления в конструкциях с сентенциальными актантами) в татышлинском говоре удмуртского языка. Материал для исследования был собран методом анкетирования в ходе лингвистических экспедиций ОТиПЛ МГУ в Татышлинском районе Республики Башкортостан в 2022–2023 гг. Одним из ключевых аспектов исследования является синтаксический статус немаркированных субъектов, входящих в состав причастной конструкции. В исследовании Е. Георгиевой такие субъекты в удмуртском и ряде других языков интерпретируются как инкорпорированные именные основы. На основании ряда свойств, которые демонстрируют немаркированные субъекты в конструкциях с сентенциальными актантами в татышлинском удмуртском, можно сделать вывод, что подход с инкорпорацией неприменим к собранному материалу. В частности, немаркированные субъекты способны модифицироваться прилагательными, числительными и указательными местоимениями. Также обращается внимание на связь между свойствами немаркированного субъекта и синтаксической позицией сентенциального актанта. Считается, что если сентенциальный актант занимает позицию подлежащего или прямого дополнения, то его немаркированный субъект остается беспадежным и представляет собой малую именную группу; в остальных случаях немаркированный субъект сентенциального актанта является полной именной группой и имеет падеж – номинатив. Во-первых, если сентенциальный актант занимает позицию подлежащего или прямого дополнения, то в нем в качестве немаркированных субъектов не могут выступать личные местоимения, имена собственные и одушевленные существительные, обозначающие людей; однако подобное для других сентенциальных актантов разрешается. Во-вторых, при сентенциальных актантах, не занимающих позицию подлежащего или прямого дополнения, немаркированный субъект способен присоединять именную морфологию. В-третьих, немаркированные субъекты при сентенциальных актантах, занимающих позицию подлежащего или прямого дополнения, ограничены в возможности отделяться от причастия, в отличие от немаркированных субъектов в других сентенциальных актантах. This article presents a study of subjects in participle -(e)m constructions (in the context of their use as sentential arguments) in the Tatyshly dialect of the Udmurt language. The research material was collected during linguistic expeditions of the Department of Theoretical and Applied Linguistics (Lomonosov MSU) in the Tatyshly region of the Republic of Bashkortostan in 2022–2023. One of the main aspects of this research is the syntactic status of unmarked subjects. In E. Georgieva’s research, such subjects in Udmurt and other languages are interpreted as incorporated nominal stems. Based on a number of features exhibited by unmarked subjects in argument participial constructions in Tatyshy Udmurt, I conclude that the incorporation approach does not apply to my data. In particular, unmarked subjects can be modified by adjectives, numerals, and demonstratives. Furthermo
{"title":"The Subject of Argument Clauses with the Participle -em in Tatyshly Udmurt","authors":"Татьяна Игоревна Давидюк","doi":"10.23951/2307-6119-2024-2-9-20","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-2-9-20","url":null,"abstract":"Исследуются свойства субъектов причастий на -(e)m (в рамках их употребления в конструкциях с сентенциальными актантами) в татышлинском говоре удмуртского языка. Материал для исследования был собран методом анкетирования в ходе лингвистических экспедиций ОТиПЛ МГУ в Татышлинском районе Республики Башкортостан в 2022–2023 гг. Одним из ключевых аспектов исследования является синтаксический статус немаркированных субъектов, входящих в состав причастной конструкции. В исследовании Е. Георгиевой такие субъекты в удмуртском и ряде других языков интерпретируются как инкорпорированные именные основы. На основании ряда свойств, которые демонстрируют немаркированные субъекты в конструкциях с сентенциальными актантами в татышлинском удмуртском, можно сделать вывод, что подход с инкорпорацией неприменим к собранному материалу. В частности, немаркированные субъекты способны модифицироваться прилагательными, числительными и указательными местоимениями. Также обращается внимание на связь между свойствами немаркированного субъекта и синтаксической позицией сентенциального актанта. Считается, что если сентенциальный актант занимает позицию подлежащего или прямого дополнения, то его немаркированный субъект остается беспадежным и представляет собой малую именную группу; в остальных случаях немаркированный субъект сентенциального актанта является полной именной группой и имеет падеж – номинатив. Во-первых, если сентенциальный актант занимает позицию подлежащего или прямого дополнения, то в нем в качестве немаркированных субъектов не могут выступать личные местоимения, имена собственные и одушевленные существительные, обозначающие людей; однако подобное для других сентенциальных актантов разрешается. Во-вторых, при сентенциальных актантах, не занимающих позицию подлежащего или прямого дополнения, немаркированный субъект способен присоединять именную морфологию. В-третьих, немаркированные субъекты при сентенциальных актантах, занимающих позицию подлежащего или прямого дополнения, ограничены в возможности отделяться от причастия, в отличие от немаркированных субъектов в других сентенциальных актантах.\u0000 This article presents a study of subjects in participle -(e)m constructions (in the context of their use as sentential arguments) in the Tatyshly dialect of the Udmurt language. The research material was collected during linguistic expeditions of the Department of Theoretical and Applied Linguistics (Lomonosov MSU) in the Tatyshly region of the Republic of Bashkortostan in 2022–2023. One of the main aspects of this research is the syntactic status of unmarked subjects. In E. Georgieva’s research, such subjects in Udmurt and other languages are interpreted as incorporated nominal stems. Based on a number of features exhibited by unmarked subjects in argument participial constructions in Tatyshy Udmurt, I conclude that the incorporation approach does not apply to my data. In particular, unmarked subjects can be modified by adjectives, numerals, and demonstratives. Furthermo","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":"124 20","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-05-17","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"141126263","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-05-17DOI: 10.23951/2307-6119-2024-2-84-93
Венарий Алексеевич Бурнаков
Традиционный уклад жизни и хозяйственная деятельность хакасов были связаны с коневодством, которому отводилось важное место. Повседневный быт хакаса-скотовода был неразрывно связан с лошадью, от которой практически зависела вся его жизнь, начиная от повседневных хозяйственных действий вплоть до приема пищи. Это повлияло на то, что в традиционном сознании народа сформировался целый комплекс представлений об этом домашнем животном как о наиболее близком к человеку существе. В мировоззрении хакасов конь воспринимается не только как непременный спутник и верный помощник человека, но и как равноправный партнер тандема «конь и человек». Целью данной статьи является характеристика образа «конь – человек» в традиционном мировоззрении хакасов. В качестве хронологических рамок исследования избран период конца XIX – XX вв., что определено возможностями анализируемых источников – фольклорно-этнографических материалов. Ключевым в данной работе является методологический принцип историзма. В результате проведенного исследования автор делает вывод о том, что в культуре хакасов одним из значимых был образ «конь – человек», имевший положительную коннотацию. Это, безусловно, свидетельствует о той важной роли, которую выполняла лошадь в материальной и духовной сферах жизни этого народа. В традиционном сознании хакасов образ этого животного чрезвычайно близок к человеку, он осмысливается не просто как верный друг и помощник своего хозяина, но и наделен повадками человека. Репрезентация концепта «конь – человек» более полное раскрытие получила в эпических произведениях, а также в народных пословицах, поговорках и загадках. В устном народном творчестве хакасов образы коня и человека образуют двуединое целое. В фольклоре посредством образной параллели манифестируются представления о скакуне и его хозяине. Проводится ассоциативно-символическое сравнивание поведения человека и лошади. Определяется, что образ этого животного предельно очеловечен и зачастую символически отождествлен именно с мужчиной. The Khakas’ traditional way of life and economic activity was connected with horse breeding, which was given an important place. The daily life of the Khakas, the cattle breeders, was inextricably linked to the horse, on which practically their entire life depended – from daily housework to eating. This has contributed to the development of a whole complex of ideas about this domestic animal as the closest living creature to man in the traditional consciousness of the people. In the world view of the Khakas, the horse is not only perceived as an indispensable companion and faithful helper to humans but also as an equal partner in the ‘horse and human’ tandem. This article aims to characterize the concept of ‘horse and human’ in the traditional worldview of the Khakas. The time frame of the work is limited to the late XIX–XX century. The available sources on the research topic determine the choice of this time frame. Ethnographic and folkloristic materials served as the source
{"title":"The Concept of ‘Horse and Human’ in the Traditional Worldview of the Khakas (end of the XIX–XX century)","authors":"Венарий Алексеевич Бурнаков","doi":"10.23951/2307-6119-2024-2-84-93","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-2-84-93","url":null,"abstract":"Традиционный уклад жизни и хозяйственная деятельность хакасов были связаны с коневодством, которому отводилось важное место. Повседневный быт хакаса-скотовода был неразрывно связан с лошадью, от которой практически зависела вся его жизнь, начиная от повседневных хозяйственных действий вплоть до приема пищи. Это повлияло на то, что в традиционном сознании народа сформировался целый комплекс представлений об этом домашнем животном как о наиболее близком к человеку существе. В мировоззрении хакасов конь воспринимается не только как непременный спутник и верный помощник человека, но и как равноправный партнер тандема «конь и человек». Целью данной статьи является характеристика образа «конь – человек» в традиционном мировоззрении хакасов. В качестве хронологических рамок исследования избран период конца XIX – XX вв., что определено возможностями анализируемых источников – фольклорно-этнографических материалов. Ключевым в данной работе является методологический принцип историзма. В результате проведенного исследования автор делает вывод о том, что в культуре хакасов одним из значимых был образ «конь – человек», имевший положительную коннотацию. Это, безусловно, свидетельствует о той важной роли, которую выполняла лошадь в материальной и духовной сферах жизни этого народа. В традиционном сознании хакасов образ этого животного чрезвычайно близок к человеку, он осмысливается не просто как верный друг и помощник своего хозяина, но и наделен повадками человека. Репрезентация концепта «конь – человек» более полное раскрытие получила в эпических произведениях, а также в народных пословицах, поговорках и загадках. В устном народном творчестве хакасов образы коня и человека образуют двуединое целое. В фольклоре посредством образной параллели манифестируются представления о скакуне и его хозяине. Проводится ассоциативно-символическое сравнивание поведения человека и лошади. Определяется, что образ этого животного предельно очеловечен и зачастую символически отождествлен именно с мужчиной.\u0000 The Khakas’ traditional way of life and economic activity was connected with horse breeding, which was given an important place. The daily life of the Khakas, the cattle breeders, was inextricably linked to the horse, on which practically their entire life depended – from daily housework to eating. This has contributed to the development of a whole complex of ideas about this domestic animal as the closest living creature to man in the traditional consciousness of the people. In the world view of the Khakas, the horse is not only perceived as an indispensable companion and faithful helper to humans but also as an equal partner in the ‘horse and human’ tandem. This article aims to characterize the concept of ‘horse and human’ in the traditional worldview of the Khakas. The time frame of the work is limited to the late XIX–XX century. The available sources on the research topic determine the choice of this time frame. Ethnographic and folkloristic materials served as the source","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" 2","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-05-17","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"141126828","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-03-18DOI: 10.23951/2307-6119-2024-1-53-63
Юлия Анатольевна Шкураток, Елена Михайловна Матвеева
В данной статье исследуется, каким образом представления коми-пермяков о душах умерших реализуются в устных нарративах, какие языковые средства активизируются в данных текстах, в какой степени русские заимствования проникают в коми-пермяцкий язык. В качестве основного метода используется контекстуальный анализ, который направлен на описание языковых особенностей, отражающих связи языка и духовной культуры коми-пермяков. Представления о душе у коми до сих пор сохраняют свою специфику: считается, что у человека существует две души – лов и орт. Первая – это «внутренняя» душа, душа-дыхание, выходящая из тела во время смерти, вторая – это «внешняя» душа-тень, двойник человека, который может стать видимым перед его смертью. У современных коми-пермяков нет четких представлений о двух формах души, хотя сохраняются нарративы о различных предвестниках смерти, в том числе и о «двойниках». В коми-зырянском языке помимо исконного слова орт в диалектах фиксируется также слово урöс: у коми-ижемцев это слово обозначает персонажа, близкого к душе орт. Лексема урöс известна также и коми-пермякам: у кочевцев она употребляется в текстах о предвестниках смерти, у обрусевших оньковцев это «привидение», появляющееся перед смертью. Душа умершего остается в доме до 40-го дня (шести недель). Она проявляет себя различными звуками, для описания которых в коми-пермяцком языке существует богатая система ономатопеических средств. Кроме того, в рассказах о проявлении души умершего встречаются и русские заимствованные глаголы со значением ‘мерещиться, чудиться’ блазни́тны, вержи́тчыны, верши́тчыны, вӧржи́тчыны, прикаша́йтчыны, а также исконный глагол казьмö́тчыны ‘напомнить о себе, дать знать о себе’, при этом последний глагол имеет более конкретное значение и употребляется также и в прямом значении. По всей видимости, основной причиной заимствования коми-пермяцким языком русских диалектных глаголов обманчивого восприятия является их абстрактный характер, отвлеченность от конкретных проявлений (чаще всего звуковых), которыми описывается появление душ умерших в коми-пермяцком языке. This article analyzes the Komi-Permyak ideas about the souls of the dead and their implementation in oral narratives, the use of Russian borrowings in the Komi-Permyak language. We have used the method of contextual analysis, which aims to describe linguistic features that reflect the links between the language and the culture of the Komi-Permyaks. The Komi adhere to the idea that man has two sous – lov and ort. The first is the inner soul, the soul breath that leaves the body at the time of death, the second is the outer soul, the shadow, the doppelganger of a person that can become visible before death. Modern Komi-Permyaks do not distinguish between two forms of the soul, although there are still stories about various harbingers of death, including doppelgangers. In addition to the original word ort, the word urös has also survived in various dialects: Among the Komi-Izhma, this word refers to a f
本文研究了二叠纪科米人关于亡灵的想法是如何在口头叙述中实现的，在这些文本中激活了哪些语言手段，以及俄罗斯借词在多大程度上渗透到二叠纪科米语中。语境分析是主要方法，旨在描述反映二叠纪科米语言与精神文化之间联系的语言特点。二叠纪科米人关于灵魂的观念仍然保留着其特殊性：他们认为一个人有两个灵魂--"lov "和 "ort"。第一个是 "内 "魂，即呼吸的灵魂，它在人死后离开身体；第二个是 "外 "魂，即影子，是一个人的替身，它可以在人死前显现出来。现代二叠纪科米人对这两种形式的灵魂没有明确的概念，尽管他们保留了关于各种死亡预兆（包括 "二重身"）的叙述。在科米-日雅语中，除了原始词 ort 外，方言中还记录有 urös 这个词：在伊格米安科米人中，这个词表示与灵魂 ort 接近的角色。二叠纪的科米人也知道 urös 这个词：在游牧民族中，它被用在有关死亡预兆的文本中；在崩溃的昂科沃人中，它是死前出现的 "鬼魂"。死者的灵魂会一直留在房子里，直到第 40 天（六个星期）。它通过各种声音显现出来，二叠纪科米语中有丰富的拟声词来描述这些声音。此外，在有关死者灵魂显现的故事中，我们还可以看到 "看到、惊奇 "的俄语借动词 blaznitny、verzhytchyny、verchytchyny、vӧrzhytchyny、kazmö́tchyny，以及 "提醒自己、让自己了解自己 "的本动词 kazmö́tchyny，后一动词具有更具体的含义，也用于直接意义上。从表面上看，二叠纪科米语借用俄语方言欺骗性感知动词的主要原因是它们的抽象性，它们从具体表现（最常见的是声音）中抽象出来，在二叠纪科米语中描述死者灵魂的出现。本文分析了科米-佩尔米亚克语中关于亡灵的观念及其在口头叙述中的实现，以及俄语借词在科米-佩尔米亚克语中的使用。我们采用了语境分析方法，旨在描述反映科米-彼尔米亚克语言与文化之间联系的语言特点。科米人认为人有两个灵魂--lov 和 ort。第一个是内在的灵魂，即在死亡时离开身体的灵魂气息；第二个是外在的灵魂，即影子，是人在死前可以显现的二重身。现代科米-柏米亚克人不区分两种形式的灵魂，但仍有关于各种死亡预兆（包括二重身）的故事。除了原始的 ort 一词，urös 一词也在各种方言中留存下来：在科米-伊日玛人中，这个词指的是接近 ort 的人物；在科切沃科米-百米克人中，这个词被用于有关死亡预兆的文本中；在俄化翁科夫人中，这个词指的是死前显现的灵魂。死者的灵魂会一直呆在房子里，直到第 40 天（六周）。它以各种声音表现出来，科米-佩尔米亚克语拥有发达的拟声词系统。此外，还有意为 "想象、惊奇 "的俄语借用动词 blaznite、verzhitchyny、versishchyny、vӧrzhitchyny、prikashaytchyny 以及原始动词 kazmö́tchyny "记住、让自己知道"。从科米-佩尔米亚克语中借用这组动词的主要原因显然是它们的抽象性，从具体表现（主要是声音）中抽象出来，在科米-佩尔米亚克语中描述死者灵魂的出现。
{"title":"Original and Borrowed Verbs Indicating the Encounter with the Souls of the Dead in the Komi-Permyak Language","authors":"Юлия Анатольевна Шкураток, Елена Михайловна Матвеева","doi":"10.23951/2307-6119-2024-1-53-63","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-1-53-63","url":null,"abstract":"В данной статье исследуется, каким образом представления коми-пермяков о душах умерших реализуются в устных нарративах, какие языковые средства активизируются в данных текстах, в какой степени русские заимствования проникают в коми-пермяцкий язык. В качестве основного метода используется контекстуальный анализ, который направлен на описание языковых особенностей, отражающих связи языка и духовной культуры коми-пермяков. Представления о душе у коми до сих пор сохраняют свою специфику: считается, что у человека существует две души – лов и орт. Первая – это «внутренняя» душа, душа-дыхание, выходящая из тела во время смерти, вторая – это «внешняя» душа-тень, двойник человека, который может стать видимым перед его смертью. У современных коми-пермяков нет четких представлений о двух формах души, хотя сохраняются нарративы о различных предвестниках смерти, в том числе и о «двойниках». В коми-зырянском языке помимо исконного слова орт в диалектах фиксируется также слово урöс: у коми-ижемцев это слово обозначает персонажа, близкого к душе орт. Лексема урöс известна также и коми-пермякам: у кочевцев она употребляется в текстах о предвестниках смерти, у обрусевших оньковцев это «привидение», появляющееся перед смертью. Душа умершего остается в доме до 40-го дня (шести недель). Она проявляет себя различными звуками, для описания которых в коми-пермяцком языке существует богатая система ономатопеических средств. Кроме того, в рассказах о проявлении души умершего встречаются и русские заимствованные глаголы со значением ‘мерещиться, чудиться’ блазни́тны, вержи́тчыны, верши́тчыны, вӧржи́тчыны, прикаша́йтчыны, а также исконный глагол казьмö́тчыны ‘напомнить о себе, дать знать о себе’, при этом последний глагол имеет более конкретное значение и употребляется также и в прямом значении. По всей видимости, основной причиной заимствования коми-пермяцким языком русских диалектных глаголов обманчивого восприятия является их абстрактный характер, отвлеченность от конкретных проявлений (чаще всего звуковых), которыми описывается появление душ умерших в коми-пермяцком языке.\u0000 This article analyzes the Komi-Permyak ideas about the souls of the dead and their implementation in oral narratives, the use of Russian borrowings in the Komi-Permyak language. We have used the method of contextual analysis, which aims to describe linguistic features that reflect the links between the language and the culture of the Komi-Permyaks. The Komi adhere to the idea that man has two sous – lov and ort. The first is the inner soul, the soul breath that leaves the body at the time of death, the second is the outer soul, the shadow, the doppelganger of a person that can become visible before death. Modern Komi-Permyaks do not distinguish between two forms of the soul, although there are still stories about various harbingers of death, including doppelgangers. In addition to the original word ort, the word urös has also survived in various dialects: Among the Komi-Izhma, this word refers to a f","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" 10","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-03-18","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"140390421","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-03-18DOI: 10.23951/2307-6119-2024-1-77-86
Виктория Владимировна Власова
В число значимых маркеров конфессиональных групп входят особенности вероучения, религиозные практики и нормы поведения, набор и интерпретации которых могут отличаться в зависимости от того, используются они для самопрезентации или идентификации. Осмысление собственной веры как истинной, спасительной находит отражение в религиозной терминологии, зачастую становится определяющим фактором появления конфессионимов. В статье анализируются семантические и прагматические компоненты самоназваний и ключевых религиозных терминов коми православного движения бурсьылысьяс (досл. ‘добра/блага певцы’), бытовавшие в начале XX в. Исследование основано на архивных и опубликованных материалах первой половины XX в. Движение бурсьылысьяс возникло в начале XX в. в коми селах на верхней Вычегде. Главным элементом религиозных практик были беседы, в ходе которых исполнялись религиозные песнопения на коми языке, проходившие под руководством местного крестьянина Стефана Ермолина, а после его смерти под руководством других мирян. Религиозная терминология коми православного движения бурсьылысьяс представляет собой пример самоидентификации через указание на коллективные обрядовые действия. Самоназвания и названия религиозных практик бурсьылысьяс отражали религиозно-этические представления о «благе, добре» (бур), подчеркивали особый статус последователей Стефана, их высокую оценку собственного учения. Номинации лидера и его последователей – бурвисьталысь ‘добро говорящий’/буркывзысьяс ‘добро слушающие’ – не только отражали конкретные признаки и обрядовые действия, но и имели дополнительные символические значения, обозначая статусы религиозного лидера и его последователей. В середине 1920-х гг. происходит изменение самоназвания группы, демонстрирующее не только значимость личности С. Ермолина для религиозного сообщества, но и переосмысление последователями собственной роли после смерти религиозного лидера. Features of religious doctrine, religious practices, and norms of behavior are among the significant group characteristics of confessional communities. This list of religious characteristics and their interpretations can differ considerably depending on whether they are used for identification from the perspective of the group members (self-identification) or identification by others. The understanding of one’s own faith as true and saving faith is reflected in religious terminology and often becomes a decisive factor in the formation of confessional terms. The article analyzes the semantic and pragmatic components of self-designations and key religious terms of the Komi folk Orthodox movement bursylysyas (ver. ‘singers of goodness’), which emerged at the beginning of the 20th century. This study is based on archive and published material from the first half of the 20th century. The bursylysyas movement emerged at the beginning of the 20th century in the Komi villages on the upper Vychegda. The most important elements of the religious practices were spiritual conversations,
{"title":"Formation of Religious Terminology of the Komi Folk Orthodox Movement Bursyylysyas","authors":"Виктория Владимировна Власова","doi":"10.23951/2307-6119-2024-1-77-86","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-1-77-86","url":null,"abstract":"В число значимых маркеров конфессиональных групп входят особенности вероучения, религиозные практики и нормы поведения, набор и интерпретации которых могут отличаться в зависимости от того, используются они для самопрезентации или идентификации. Осмысление собственной веры как истинной, спасительной находит отражение в религиозной терминологии, зачастую становится определяющим фактором появления конфессионимов. В статье анализируются семантические и прагматические компоненты самоназваний и ключевых религиозных терминов коми православного движения бурсьылысьяс (досл. ‘добра/блага певцы’), бытовавшие в начале XX в. Исследование основано на архивных и опубликованных материалах первой половины XX в. Движение бурсьылысьяс возникло в начале XX в. в коми селах на верхней Вычегде. Главным элементом религиозных практик были беседы, в ходе которых исполнялись религиозные песнопения на коми языке, проходившие под руководством местного крестьянина Стефана Ермолина, а после его смерти под руководством других мирян. Религиозная терминология коми православного движения бурсьылысьяс представляет собой пример самоидентификации через указание на коллективные обрядовые действия. Самоназвания и названия религиозных практик бурсьылысьяс отражали религиозно-этические представления о «благе, добре» (бур), подчеркивали особый статус последователей Стефана, их высокую оценку собственного учения. Номинации лидера и его последователей – бурвисьталысь ‘добро говорящий’/буркывзысьяс ‘добро слушающие’ – не только отражали конкретные признаки и обрядовые действия, но и имели дополнительные символические значения, обозначая статусы религиозного лидера и его последователей. В середине 1920-х гг. происходит изменение самоназвания группы, демонстрирующее не только значимость личности С. Ермолина для религиозного сообщества, но и переосмысление последователями собственной роли после смерти религиозного лидера.\u0000 Features of religious doctrine, religious practices, and norms of behavior are among the significant group characteristics of confessional communities. This list of religious characteristics and their interpretations can differ considerably depending on whether they are used for identification from the perspective of the group members (self-identification) or identification by others. The understanding of one’s own faith as true and saving faith is reflected in religious terminology and often becomes a decisive factor in the formation of confessional terms. The article analyzes the semantic and pragmatic components of self-designations and key religious terms of the Komi folk Orthodox movement bursylysyas (ver. ‘singers of goodness’), which emerged at the beginning of the 20th century. This study is based on archive and published material from the first half of the 20th century. The bursylysyas movement emerged at the beginning of the 20th century in the Komi villages on the upper Vychegda. The most important elements of the religious practices were spiritual conversations, ","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" 21","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-03-18","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"140390459","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-03-18DOI: 10.23951/2307-6119-2024-1-97-108
Ольга Борисовна Степанова
В статье рассматриваются стратегии заготовки и методы использования дров, выработанные коренным малочисленным народом Арктики – северными селькупами в процессе адаптации к местным природно-климатическим условиям и социально-экономическим и техническим изменениям, которые приносило в их жизнь время. Традиционная система жизнеобеспечения селькупов не предполагала заготовки больших объемов дров ни в один из сезонов, дрова запасались на непродолжительный период использования. Селькупские промысловые стоянки устраивались в тех местах, где имелись дрова. Среднетазовские селькупы, проживающие в лесотундре, в отличие от своих верхнетазовских сородичей, населяющих зону тайги, нередко испытывали дефицит качественного топлива и тратили больше сил на добычу дров. Стратегия регулярного пополнения небольшого топливного запаса, получаемого поблизости от жилища, по сей день применяется селькупами, ведущими традиционное хозяйство, летом. Однако зимние стратегии заготовки дров у всех северных селькупов изменились: у русских был перенят принцип создания большого зимнего дровяного резерва. В процессе заготовки топлива у селькупов возникают новые отношения с государством, помогающим им в лице организаций социальной направленности. Крупные перемены для всех селькупов произошли в технической части топливно-заготовительных стратегий: в быт вошли бензопилы, которыми теперь производится заготовка дров, и снегоходы, мотоциклы, моторные лодки, грузовые автомобили, каракаты, на которых они доставляются. Наряду с заводской техникой у селькупов активно стали применяться самодельные санки и тележки «на ручной тяге» для подвоза дров на маленькие расстояния. Основными селькупскими устройствами, в которых происходит сжигание дров, остаются костер, дымокур и вставшая в традиционный ряд позже печка-буржуйка. Дрова у селькупов служат не только для обогрева жилища и приготовления пищи, они участвуют во множестве хозяйственных операций, в каждой из которых применяется своя технология и свой режим горения топлива. This article examines the harvesting strategies and methods of firewood utilization developed by the lowpopulation indigenous peoples of the Arctic – the Northern Selkups – as they adapted to local climatic conditions and the socio-economic and technological changes that time brought to their lives. The Selkups' traditional life support system did not involve the procurement of large quantities of firewood each season; firewood was stored for a short period of time. Selkups’ fishing camps were built where firewood was available. The Selkups of the Middle Taz who lived in the forest-tundra, unlike their relatives of the Upper Taz who lived in the taiga zone, often had a shortage of quality fuel and had to make greater efforts to procure firewood. The strategy of regularly replenishing the small supply of firewood obtained near the house is still used by the Selkups, who run a traditional economy, during the summer. However, the strategies for obtaining firewood in winter have
{"title":"Harvesting Strategies and Methods for the Use Of Firewood Among the Northern Selkups","authors":"Ольга Борисовна Степанова","doi":"10.23951/2307-6119-2024-1-97-108","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-1-97-108","url":null,"abstract":"В статье рассматриваются стратегии заготовки и методы использования дров, выработанные коренным малочисленным народом Арктики – северными селькупами в процессе адаптации к местным природно-климатическим условиям и социально-экономическим и техническим изменениям, которые приносило в их жизнь время. Традиционная система жизнеобеспечения селькупов не предполагала заготовки больших объемов дров ни в один из сезонов, дрова запасались на непродолжительный период использования. Селькупские промысловые стоянки устраивались в тех местах, где имелись дрова. Среднетазовские селькупы, проживающие в лесотундре, в отличие от своих верхнетазовских сородичей, населяющих зону тайги, нередко испытывали дефицит качественного топлива и тратили больше сил на добычу дров. Стратегия регулярного пополнения небольшого топливного запаса, получаемого поблизости от жилища, по сей день применяется селькупами, ведущими традиционное хозяйство, летом. Однако зимние стратегии заготовки дров у всех северных селькупов изменились: у русских был перенят принцип создания большого зимнего дровяного резерва. В процессе заготовки топлива у селькупов возникают новые отношения с государством, помогающим им в лице организаций социальной направленности. Крупные перемены для всех селькупов произошли в технической части топливно-заготовительных стратегий: в быт вошли бензопилы, которыми теперь производится заготовка дров, и снегоходы, мотоциклы, моторные лодки, грузовые автомобили, каракаты, на которых они доставляются. Наряду с заводской техникой у селькупов активно стали применяться самодельные санки и тележки «на ручной тяге» для подвоза дров на маленькие расстояния. Основными селькупскими устройствами, в которых происходит сжигание дров, остаются костер, дымокур и вставшая в традиционный ряд позже печка-буржуйка. Дрова у селькупов служат не только для обогрева жилища и приготовления пищи, они участвуют во множестве хозяйственных операций, в каждой из которых применяется своя технология и свой режим горения топлива.\u0000 This article examines the harvesting strategies and methods of firewood utilization developed by the lowpopulation indigenous peoples of the Arctic – the Northern Selkups – as they adapted to local climatic conditions and the socio-economic and technological changes that time brought to their lives. The Selkups' traditional life support system did not involve the procurement of large quantities of firewood each season; firewood was stored for a short period of time. Selkups’ fishing camps were built where firewood was available. The Selkups of the Middle Taz who lived in the forest-tundra, unlike their relatives of the Upper Taz who lived in the taiga zone, often had a shortage of quality fuel and had to make greater efforts to procure firewood. The strategy of regularly replenishing the small supply of firewood obtained near the house is still used by the Selkups, who run a traditional economy, during the summer. However, the strategies for obtaining firewood in winter have ","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" 1","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-03-18","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"140389602","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-03-18DOI: 10.23951/2307-6119-2024-1-9-19
Д.Д. Белова
Статья посвящена морфологическим каузативам в татышлинском говоре удмуртского языка (Республика Башкортостан). В результате долгого интенсивного контакта с окружающими тюркскими языками – татарским и башкирским – татышлинский удмуртский выработал более сложную систему каузативных показателей, чем литературный. Она включает два суффикса: общеудмуртский -t, а также -ttə̑r, который является тюркским заимствованием и отсутствует в литературном удмуртском. В статье рассматриваются семантические и морфосинтаксические свойства суффиксов. Показано, что два суффикса накладывают разные ограничения на производящие основы, главное из которых заключается в том, что -t в отличие от -ttə̑r может служить вербализатором и присоединяться к именным основам. Еще одно важное различие состоит в том, что -ttə̑r может обозначать как одинарную, так и двойную каузацию. Между тем принципы маркирования каузируемого одинаковы для дериватов с обоими суффиксами и совпадают с литературным удмуртским: каузируемый маркируется аккузативом вне зависимости от аргументной структуры производящего глагола, что противоречит иерархии Комри. Суффиксы могут выражать весь спектр типологически засвидетельствованных частных каузативных значений (фактивное, опосредованное, рогативное), за исключением пермиссивного. Кроме того, в некоторых идиолектах -ttə̑r вводит дополнительную семантику интенсификации или намеренности, что характерно для двойных каузативов. Учитывая его морфосинтаксические свойства и данные других языков, мы предполагаем, что на этапе заимствования этот формант представлял собой две каузативные морфемы, но на синхронном уровне он функционирует как единый суффикс. Таким образом, суффиксы -t и -ttə̑r демонстрируют отличия не только друг от друга, но и от соответствующих суффиксов литературного удмуртского и тюркских языков. The paper deals with morphological causatives in the Tatyshly subdialect of the Udmurt language (Republic of Bashkortostan). Surrounded by the Turkic languages (Tatar and Bashkir), Tatyshly Udmurt developed a more complex system of causative markers than Standard Udmurt. It consists of two suffixes: -t, of Uralic origins, and a Turkic borrowing -ttə̑r absent in Standard Udmurt. In this article, the properties of the suffixes are reviewed regarding the morphosyntax and semantics of verbal forms. It is demonstrated that the two suffixes apply different restrictions on deriving stems. The main one is that -t but not -ttə̑r can serve as a verbalizer and be attached to nominal stems. Another crucial difference is that -ttə̑r can be interpreted as either a single or double causative, and -t does not. Meanwhile, the patterns of causee marking are the same for both Tatyshly and Standard Udmurt: the causee gets accusative regardless of the verb's argument structure, contrary to Comrie's hierarchy. The suffixes can express all range of typologically attested semantics (factitive, mediated, rogative) except for permissive. In addition to that, in some idiolects, -ttə̑
{"title":"Causative Suffixes in Tatyshly Udmurt: How Native and Borrowed Morphemes Co-Exist","authors":"Д.Д. Белова","doi":"10.23951/2307-6119-2024-1-9-19","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-1-9-19","url":null,"abstract":"Статья посвящена морфологическим каузативам в татышлинском говоре удмуртского языка (Республика Башкортостан). В результате долгого интенсивного контакта с окружающими тюркскими языками – татарским и башкирским – татышлинский удмуртский выработал более сложную систему каузативных показателей, чем литературный. Она включает два суффикса: общеудмуртский -t, а также -ttə̑r, который является тюркским заимствованием и отсутствует в литературном удмуртском. В статье рассматриваются семантические и морфосинтаксические свойства суффиксов. Показано, что два суффикса накладывают разные ограничения на производящие основы, главное из которых заключается в том, что -t в отличие от -ttə̑r может служить вербализатором и присоединяться к именным основам. Еще одно важное различие состоит в том, что -ttə̑r может обозначать как одинарную, так и двойную каузацию. Между тем принципы маркирования каузируемого одинаковы для дериватов с обоими суффиксами и совпадают с литературным удмуртским: каузируемый маркируется аккузативом вне зависимости от аргументной структуры производящего глагола, что противоречит иерархии Комри. Суффиксы могут выражать весь спектр типологически засвидетельствованных частных каузативных значений (фактивное, опосредованное, рогативное), за исключением пермиссивного. Кроме того, в некоторых идиолектах -ttə̑r вводит дополнительную семантику интенсификации или намеренности, что характерно для двойных каузативов. Учитывая его морфосинтаксические свойства и данные других языков, мы предполагаем, что на этапе заимствования этот формант представлял собой две каузативные морфемы, но на синхронном уровне он функционирует как единый суффикс. Таким образом, суффиксы -t и -ttə̑r демонстрируют отличия не только друг от друга, но и от соответствующих суффиксов литературного удмуртского и тюркских языков.\u0000 The paper deals with morphological causatives in the Tatyshly subdialect of the Udmurt language (Republic of Bashkortostan). Surrounded by the Turkic languages (Tatar and Bashkir), Tatyshly Udmurt developed a more complex system of causative markers than Standard Udmurt. It consists of two suffixes: -t, of Uralic origins, and a Turkic borrowing -ttə̑r absent in Standard Udmurt. In this article, the properties of the suffixes are reviewed regarding the morphosyntax and semantics of verbal forms. It is demonstrated that the two suffixes apply different restrictions on deriving stems. The main one is that -t but not -ttə̑r can serve as a verbalizer and be attached to nominal stems. Another crucial difference is that -ttə̑r can be interpreted as either a single or double causative, and -t does not. Meanwhile, the patterns of causee marking are the same for both Tatyshly and Standard Udmurt: the causee gets accusative regardless of the verb's argument structure, contrary to Comrie's hierarchy. The suffixes can express all range of typologically attested semantics (factitive, mediated, rogative) except for permissive. In addition to that, in some idiolects, -ttə̑","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" 40","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-03-18","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"140390314","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-03-18DOI: 10.23951/2307-6119-2024-1-64-76
Елена Андреевна Богайчук, Дмитрий Александрович Бычков, Асап Алексеевич Идимешев
Статья посвящена публикации материалов исследования поселения Самуська III, выявленного в 2016 г. на территории Самусьского археологического микрорайона (Томское Приобье), и является продолжением опубликованных ранее результатов изучения каменной индустрии памятника по итогам работ 2018 г. Основой для написания работы послужили материалы полевых исследований 2018–2019 гг., которые происходят из семи шурфов общей площадью 14 кв. м. Находки представлены фрагментами керамических сосудов, обломком технической керамики, изделиями из камня и продуктами его расщепления, обломками минеральных пигментов, фрагментом окаменелого дерева, шлаками и кальцинированными костями. Основу керамического комплекса составляют артефакты, относящиеся к шеломокской культуре раннего железного века и самусьской культуре периода ранней-развитой бронзы, имеются так-же единичные фрагменты сосудов позднего неолита-энеолита. Анализ каменной индустрии памятника дополнен характеристикой коллекции 2019 г. и соответствует ранее опубликованным данным. Орудия со следами дробления и растирания красящих веществ и минеральные пигменты со следами обработки отражают этапы изготовления краски населением самусьской культуры. Стратиграфия в заложенных шурфах с культуросодержащими слоями соответствует стратиграфической ситуации на участках с естественным формированием почв. Но в шурфе 2018 г. выделяются два стратиграфических пласта, которые соответствуют периоду ранней-развитой бронзы и раннему железному веку. Также в данном шурфе обнаружено скопление орудий, заготовок и предметов с неутилитарными функциями, которое располагалось в непосредственной близости с пятном темно-серой плотной супеси, погруженным в археологически стерильный слой. Данная работа позволила вписать ранее опубликованные данные памятника в культурно-исторический контекст и отнести каменную индустрию к самусьской культуре. Полученная радиоуглеродная дата в совокупности с коллекцией находок дает основания к отнесению комплекса ранней-развитой бронзы к позднему этапу существования самусьской культуры. Скопление артефактов из шурфа 2018 г. может интерпретироваться как набор, который хранился или переносился в футляре, или как приклад, учитывая стратиграфическое и планиграфическое расположение. The article is devoted to the publication of materials from the Samuska III settlement, discovered in 2016 on the territory of the Samus archeological microdistrict (Tomsk Ob region), and is a continuation of the previously published results of the study of the stone industry of the site based on the results of the 2018 works. The basis for writing the article was the materials of the 2018–2019 field studies, obtained from 7 test pits with a total area of 14 m². The finds include fragments of ceramic vessels, fragments of technical ceramics, stone objects, and their fission products, fragments of mineral pigments, a fragment of petrified wood, slag, and calcined bones. The artifacts of the Shelomok culture from the Early Iron Age and the
{"title":"Materials of the Samus and Shelomok Cultures of the Samuska III Settlement (Tomsk Ob Region): Based on the Results of the 2018–2019 Work","authors":"Елена Андреевна Богайчук, Дмитрий Александрович Бычков, Асап Алексеевич Идимешев","doi":"10.23951/2307-6119-2024-1-64-76","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-1-64-76","url":null,"abstract":"Статья посвящена публикации материалов исследования поселения Самуська III, выявленного в 2016 г. на территории Самусьского археологического микрорайона (Томское Приобье), и является продолжением опубликованных ранее результатов изучения каменной индустрии памятника по итогам работ 2018 г. Основой для написания работы послужили материалы полевых исследований 2018–2019 гг., которые происходят из семи шурфов общей площадью 14 кв. м. Находки представлены фрагментами керамических сосудов, обломком технической керамики, изделиями из камня и продуктами его расщепления, обломками минеральных пигментов, фрагментом окаменелого дерева, шлаками и кальцинированными костями. Основу керамического комплекса составляют артефакты, относящиеся к шеломокской культуре раннего железного века и самусьской культуре периода ранней-развитой бронзы, имеются так-же единичные фрагменты сосудов позднего неолита-энеолита. Анализ каменной индустрии памятника дополнен характеристикой коллекции 2019 г. и соответствует ранее опубликованным данным. Орудия со следами дробления и растирания красящих веществ и минеральные пигменты со следами обработки отражают этапы изготовления краски населением самусьской культуры. Стратиграфия в заложенных шурфах с культуросодержащими слоями соответствует стратиграфической ситуации на участках с естественным формированием почв. Но в шурфе 2018 г. выделяются два стратиграфических пласта, которые соответствуют периоду ранней-развитой бронзы и раннему железному веку. Также в данном шурфе обнаружено скопление орудий, заготовок и предметов с неутилитарными функциями, которое располагалось в непосредственной близости с пятном темно-серой плотной супеси, погруженным в археологически стерильный слой. Данная работа позволила вписать ранее опубликованные данные памятника в культурно-исторический контекст и отнести каменную индустрию к самусьской культуре. Полученная радиоуглеродная дата в совокупности с коллекцией находок дает основания к отнесению комплекса ранней-развитой бронзы к позднему этапу существования самусьской культуры. Скопление артефактов из шурфа 2018 г. может интерпретироваться как набор, который хранился или переносился в футляре, или как приклад, учитывая стратиграфическое и планиграфическое расположение.\u0000 The article is devoted to the publication of materials from the Samuska III settlement, discovered in 2016 on the territory of the Samus archeological microdistrict (Tomsk Ob region), and is a continuation of the previously published results of the study of the stone industry of the site based on the results of the 2018 works. The basis for writing the article was the materials of the 2018–2019 field studies, obtained from 7 test pits with a total area of 14 m². The finds include fragments of ceramic vessels, fragments of technical ceramics, stone objects, and their fission products, fragments of mineral pigments, a fragment of petrified wood, slag, and calcined bones. The artifacts of the Shelomok culture from the Early Iron Age and the","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" 18","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-03-18","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"140390460","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-03-18DOI: 10.23951/2307-6119-2024-1-32-43
Владислав Андреевич Орлов
В работе на материале шести прибалтийско-финских идиомов (вепсского, северного и ливвиковского вариантов карельского языка, сето, финского и эстонского) рассматривается подкласс неопределенных местоимений, который в литературе часто именуется отрицательными местоимениями. Материалом исследования послужили переводы текстов Евангелий на эти языки. Под отрицательными местоимениями подразумеваются такие неопределенные местоимения, которые в основном используются в сфере действия сентенциального отрицания, а также, возможно, в некоторых близких контекстах (контекстах с нисходящей монотонностью или контекстах со снятой утвердительностью). В статье описывается дистрибуция отрицательных местоимений в прибалтийско-финских языках и показывается, что эти единицы распадаются на две группы. В финском и северном карельском языках отрицательные местоимения образуются на основе аддитивного показателя -kaan/-kana соответственно, чья дистрибуция ограничена отрицательными контекстами. Дистрибуция этих местоимений соответствует сильным единицам отрицательной полярности (strong Negative Polarity Item (NPI)), поскольку, помимо собственно отрицательных контекстов, они могут употребляться при предикатах с импликацией отрицания, во вложенной клаузе при отрицании матричного предиката, а также в общих вопросах, однако они исключаются из иных контекстов, типичных для NPI, например, не употребляются в протазисе условной конструкции. Для ливвиковского карельского и вепсского языков характерны местоимения с префиксом ni-, который был заимствован из русского. Эти единицы ведут себя как единицы отрицательного согласования (Negative Concord Item (NCI)): они могут использоваться только в присутствии в одной локальной области с ними показателя отрицания. Отмечается, что вепсские и ливвиковские местоимениями на ni- отличаются в дистрибуции. Наконец, для эстонского и сето не характерны специальные отрицательные местоимения. Вместо этого используются местоимения на -gi, имеющие крайне широкую дистрибуцию. В эстонском эти местоимения могут в отрицательных контекстах дополнительно модифицироваться показателем присловного отрицания mitte. The article deals with the subset of indefinite pronouns which are often denoted in the literature as negative pronouns in six Finnic languages (Estonian, Finnish, North and Livvi Karelian, Seto and Veps). The data for the study comes from the translations of the Gospel texts into those languages. Negative pronouns are understood as such indefinite pronouns which are used primarily in the scope of negation and in some related contexts (downward-entailing or non-veridical). The distribution of negative pronouns in the text is described. It is shown that different types of negative pronouns are used in these languages. Finnish and North Karelian have a series of negative pronouns formed with the additive operator -kaan (-kana in North Karelian), which is used primarily in negative contexts. It is argued that these pronouns should be analyzed as strong Ne
{"title":"Negative Pronouns in Finnic Languages (Based on Materials from the Gospel Translations)","authors":"Владислав Андреевич Орлов","doi":"10.23951/2307-6119-2024-1-32-43","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-1-32-43","url":null,"abstract":"В работе на материале шести прибалтийско-финских идиомов (вепсского, северного и ливвиковского вариантов карельского языка, сето, финского и эстонского) рассматривается подкласс неопределенных местоимений, который в литературе часто именуется отрицательными местоимениями. Материалом исследования послужили переводы текстов Евангелий на эти языки. Под отрицательными местоимениями подразумеваются такие неопределенные местоимения, которые в основном используются в сфере действия сентенциального отрицания, а также, возможно, в некоторых близких контекстах (контекстах с нисходящей монотонностью или контекстах со снятой утвердительностью). В статье описывается дистрибуция отрицательных местоимений в прибалтийско-финских языках и показывается, что эти единицы распадаются на две группы. В финском и северном карельском языках отрицательные местоимения образуются на основе аддитивного показателя -kaan/-kana соответственно, чья дистрибуция ограничена отрицательными контекстами. Дистрибуция этих местоимений соответствует сильным единицам отрицательной полярности (strong Negative Polarity Item (NPI)), поскольку, помимо собственно отрицательных контекстов, они могут употребляться при предикатах с импликацией отрицания, во вложенной клаузе при отрицании матричного предиката, а также в общих вопросах, однако они исключаются из иных контекстов, типичных для NPI, например, не употребляются в протазисе условной конструкции. Для ливвиковского карельского и вепсского языков характерны местоимения с префиксом ni-, который был заимствован из русского. Эти единицы ведут себя как единицы отрицательного согласования (Negative Concord Item (NCI)): они могут использоваться только в присутствии в одной локальной области с ними показателя отрицания. Отмечается, что вепсские и ливвиковские местоимениями на ni- отличаются в дистрибуции. Наконец, для эстонского и сето не характерны специальные отрицательные местоимения. Вместо этого используются местоимения на -gi, имеющие крайне широкую дистрибуцию. В эстонском эти местоимения могут в отрицательных контекстах дополнительно модифицироваться показателем присловного отрицания mitte.\u0000 The article deals with the subset of indefinite pronouns which are often denoted in the literature as negative pronouns in six Finnic languages (Estonian, Finnish, North and Livvi Karelian, Seto and Veps). The data for the study comes from the translations of the Gospel texts into those languages. Negative pronouns are understood as such indefinite pronouns which are used primarily in the scope of negation and in some related contexts (downward-entailing or non-veridical). The distribution of negative pronouns in the text is described. It is shown that different types of negative pronouns are used in these languages. Finnish and North Karelian have a series of negative pronouns formed with the additive operator -kaan (-kana in North Karelian), which is used primarily in negative contexts. It is argued that these pronouns should be analyzed as strong Ne","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" 15","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-03-18","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"140390248","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2024-03-18DOI: 10.23951/2307-6119-2024-1-87-96
Александра Аркадьевна Ким-Малони, Антонина Александровна Ким
Фольклорные тексты и этнографические описания являются важнейшей основой для моделирования картины мира, прежде всего для бесписьменных и младописьменных народов. В качестве одной из стратегий моделирования картины мира предлагается междисциплинарный ситуационный подход, объединяющий методы и ресурсы различных дисциплин. Суть междисциплинарного ситуационного подхода заключается в том, что фольклорные и этнографические тексты анализируются на наличие этнолингвистических ситуаций, компоненты которых выявляются и интерпретируются с использованием методологического аппарата лингвистики, фольклористики и культурологии. Язык способствует детальной интерпретации смысла ситуации и помогает устанавливать границы. Каждая этнолингвистическая ситуация предполагает участников и основана на их активности, т. е. определенном действии, придающем смысл. В фольклоре этнолингвистическая ситуация соотносится с мотивом, понимаемым как сегмент-событие, относительно самостоятельный, завершенный и относительно элементарный сегмент повествования. Мотив выступает как организующий момент сюжетного движения и привносит свой смысл в содержание сюжета, а также является отличительной чертой или доминирующей идеей литературного произведения. Объединяя данные из разных дисциплин для понимания этнолингвистической ситуации, мы получаем особую междисциплинарную единицу, которая позволяет максимально широко интерпретировать фольклорные или этнографические данные, а также моделировать картину мира на их основе. Целью исследования является апробация междисциплинарного ситуативного подхода для интерпретации картины мира народов Сибири на примере нескольких ситуаций конфликта в фольклоре селькупов и хантов. Этнокультурный анализ компонентов ситуации позволяет выявить детали, важные для дальнейшего типологического исследования фольклора сибирского ареала. Folklore texts and ethnographic descriptions are the most important basis for modeling worldview, especially among non-literate and early literate peoples. An interdisciplinary situational approach is proposed as one of the modeling strategies, combining the methods and resources of different disciplines, e.g., linguistics, cultural anthropology, and folklore. The essence of the interdisciplinary situational approach is that folklore and ethnographic texts are analyzed for the presence of ethnolinguistic situations, the components of which are identified and interpreted using the methodological apparatus of different disciplines. Language contributes to the detailed interpretation of the meaning of the situation and helps to define boundaries. It is no coincidence that communication is one of the features of ethnolinguistic situations because language events and language situations are indeed part of them. The “ethno-” component is associated with the description of a particular ethnic group, but does not prevent typological comparisons. Every ethnolinguistic situation presupposes participants and is based on their activity, i.e. on a
{"title":"Conflict Situation in the Worldview of the Peoples of Siberia (Based on the Folklore of the Selkups And Khants)","authors":"Александра Аркадьевна Ким-Малони, Антонина Александровна Ким","doi":"10.23951/2307-6119-2024-1-87-96","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2024-1-87-96","url":null,"abstract":"Фольклорные тексты и этнографические описания являются важнейшей основой для моделирования картины мира, прежде всего для бесписьменных и младописьменных народов. В качестве одной из стратегий моделирования картины мира предлагается междисциплинарный ситуационный подход, объединяющий методы и ресурсы различных дисциплин. Суть междисциплинарного ситуационного подхода заключается в том, что фольклорные и этнографические тексты анализируются на наличие этнолингвистических ситуаций, компоненты которых выявляются и интерпретируются с использованием методологического аппарата лингвистики, фольклористики и культурологии. Язык способствует детальной интерпретации смысла ситуации и помогает устанавливать границы. Каждая этнолингвистическая ситуация предполагает участников и основана на их активности, т. е. определенном действии, придающем смысл. В фольклоре этнолингвистическая ситуация соотносится с мотивом, понимаемым как сегмент-событие, относительно самостоятельный, завершенный и относительно элементарный сегмент повествования. Мотив выступает как организующий момент сюжетного движения и привносит свой смысл в содержание сюжета, а также является отличительной чертой или доминирующей идеей литературного произведения. Объединяя данные из разных дисциплин для понимания этнолингвистической ситуации, мы получаем особую междисциплинарную единицу, которая позволяет максимально широко интерпретировать фольклорные или этнографические данные, а также моделировать картину мира на их основе. Целью исследования является апробация междисциплинарного ситуативного подхода для интерпретации картины мира народов Сибири на примере нескольких ситуаций конфликта в фольклоре селькупов и хантов. Этнокультурный анализ компонентов ситуации позволяет выявить детали, важные для дальнейшего типологического исследования фольклора сибирского ареала.\u0000 Folklore texts and ethnographic descriptions are the most important basis for modeling worldview, especially among non-literate and early literate peoples. An interdisciplinary situational approach is proposed as one of the modeling strategies, combining the methods and resources of different disciplines, e.g., linguistics, cultural anthropology, and folklore. The essence of the interdisciplinary situational approach is that folklore and ethnographic texts are analyzed for the presence of ethnolinguistic situations, the components of which are identified and interpreted using the methodological apparatus of different disciplines. Language contributes to the detailed interpretation of the meaning of the situation and helps to define boundaries. It is no coincidence that communication is one of the features of ethnolinguistic situations because language events and language situations are indeed part of them. The “ethno-” component is associated with the description of a particular ethnic group, but does not prevent typological comparisons. Every ethnolinguistic situation presupposes participants and is based on their activity, i.e. on a ","PeriodicalId":508376,"journal":{"name":"Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" 9","pages":""},"PeriodicalIF":0.0,"publicationDate":"2024-03-18","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"140390378","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
京公网安备 11010802042870号
京ICP备2023020795号-1
扫码关注我们
求助内容：
应助结果提醒方式：