Основная цель статьи — вскрытие и анализ языковых идеологий, лежащих в основе много-язычных практик нерусских мигрантов первого поколения из бывшего Советского Союза в свете теории транслингвальности. В статье использованы данные, собранные авторами в ходе трехмесячного этнографически-ориентированного полевого исследования в странах Западной Европы (углубленные полуструктурированные интервью и включенное наблюдение), дополненные социолингвистическим анализом неформального онлайн-общения. Было обнаружено, что в целом для большинства хорошо образованных постсоветских мигрантов переходные, «текучие» транслингвальные практики нехарактерны, несмотря на присутствие этнических языков (Я1), русского (Я2) и иностранных языков (Я3-n) в их языковом репертуаре. Вместо этого мы наблюдаем преимущественно русскоязычное нормативное речевое поведение, отсутствие желания пересекать языковые границы и создавать гибридные лингвистические формы, по крайней мере между Я1 и Я2. Причины этого видятся авторами в советской языковой политике, продуктами которой являются выходцы из СССР, «экспортирующие» сформировавшиеся в родной стране взаимоотношения между русским и этническими языками. В статье рассмотрены некоторые из языковых идеологий и привычек, служащих барьером транслингвальности, а именно идеологии языкового пуризма и (русского) монолингвизма, а также приверженность к «стандартной языковой культуре». Уровень образования также связан с «чистым» говорением на русском — более престижном и более привычном языке, в котором опрошенные обладают наибольшей языковой компетенцией. В целом авторы приходят к выводу о том, что описанное в статье речевое поведение данной полиэтничной и многоязычной группы мигрантов является следствием габитуса — глубоко затаенных, неосознаваемых, «впечатанных» лингвокультурных привычек, унаследованных из советского опыта жизни и воспроизводящихся в жизненных практиках и за рубежом. The main purpose of the article is to uncover and analyze language ideologies underpinning multilingual practices of non-Russian first-generation migrants from the former Soviet Union from a translanguaging perspective. The article uses data collected by the authors during a 3-month ethnographically-oriented field study in Western European countries (in-depth semi-structured interviews and participant observation) supplemented by sociolinguistic analysis of informal online communication. It was found that fluid, translingual practices are generally not characteristic for the majority of well-educated post-Soviet migrants, despite the presence of ethnic languages (L1), Russian (L2) and foreign languages (L3-n) in their linguistic repertoire. Instead, we observe predominantly Russian normative speech, lack of desire to cross language boundaries and create hybrid linguistic forms, at least between L1 and L2. The authors see the reasons for this in the Soviet language policy, which products the immigrants from the USSR are “exporting” the relationship between Russian an
本文的主要目的是根据广播理论对前苏联第一代聂鲁士移民的许多语言实践进行尸检和分析。这篇文章使用了西欧国家为期三个月的民族志实地调查收集的数据(深入的半结构化采访和观察)，并用社交语言分析网络社交。在大多数受过良好教育的后苏联移民中，尽管他们的语言中有民族语言(雅1)、俄语(雅2)和外语(雅3-n)，但一般来说，“流派”并不常见。相反，我们主要看到的是俄语的语言规范行为，不愿意跨越语言边界，创造混合语言形式，至少在y1和y2之间。原因可以在苏联的语言政策中看到，这些政策的产物是苏联人，“出口”是俄罗斯人和民族之间形成的关系。这篇文章描述了一些语言意识形态和习惯，这些习惯被视为传播障碍，即语言清晰度和(俄罗斯)单一语言意识形态，以及对“标准语言文化”的承诺。教育水平还与俄语的“纯”对话有关——这是一种更有声望、更传统的语言，受访者拥有最多的语言能力。总的来说，作者认为，本文所描述的多民族和多语言移民群体的语言行为是加比图斯的结果——深藏不露的、无意识的、“印出来的”林根文化习惯，从苏联的生活经验中继承下来，并在国外复制。第一个非俄罗斯人联盟的非俄罗斯人移民从一个翻译的人。在西欧洲国家(西德斯特里特-斯特拉克特-斯特拉克特采访和相关观察)由信息网络社区的社会分析提供支持。这是翻译文献，翻译文献，翻译文献，翻译文献，翻译文献，翻译文献，翻译文献，翻译文献。Instead，我们观察到的最先进的俄罗斯标准speech，在交叉语言语言和混合语言forms，在least between L1和L2。《美国语言政策》的主题是什么?《美国语言政策》的主题是什么?语言表达和语言表达是一种语言表达，是一种语言表达，是一种语言表达，是一种传统语言表达。在俄罗斯，学历是最受欢迎的，在最伟大的语言竞争中有更多的名言和更多的家族语言。在《将军》中，试图把这个多种族和多种族的人联系起来是“深藏不露的人”，是“深藏不露的人”和“深藏不露的人”。
{"title":"LANGUAGE IDEOLOGIES IN SPEECH PRACTICES OF MULTILINGUAL POST-SOVIET MIGRANTS AS A BARRIER TO TRANSLANGUAGING","authors":"Эржен Владимировна Хилханова, Доржи Львович Хилханов","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-78-91","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-78-91","url":null,"abstract":"Основная цель статьи — вскрытие и анализ языковых идеологий, лежащих в основе много-язычных практик нерусских мигрантов первого поколения из бывшего Советского Союза в свете теории транслингвальности. В статье использованы данные, собранные авторами в ходе трехмесячного этнографически-ориентированного полевого исследования в странах Западной Европы (углубленные полуструктурированные интервью и включенное наблюдение), дополненные социолингвистическим анализом неформального онлайн-общения. Было обнаружено, что в целом для большинства хорошо образованных постсоветских мигрантов переходные, «текучие» транслингвальные практики нехарактерны, несмотря на присутствие этнических языков (Я1), русского (Я2) и иностранных языков (Я3-n) в их языковом репертуаре. Вместо этого мы наблюдаем преимущественно русскоязычное нормативное речевое поведение, отсутствие желания пересекать языковые границы и создавать гибридные лингвистические формы, по крайней мере между Я1 и Я2. Причины этого видятся авторами в советской языковой политике, продуктами которой являются выходцы из СССР, «экспортирующие» сформировавшиеся в родной стране взаимоотношения между русским и этническими языками. В статье рассмотрены некоторые из языковых идеологий и привычек, служащих барьером транслингвальности, а именно идеологии языкового пуризма и (русского) монолингвизма, а также приверженность к «стандартной языковой культуре». Уровень образования также связан с «чистым» говорением на русском — более престижном и более привычном языке, в котором опрошенные обладают наибольшей языковой компетенцией. В целом авторы приходят к выводу о том, что описанное в статье речевое поведение данной полиэтничной и многоязычной группы мигрантов является следствием габитуса — глубоко затаенных, неосознаваемых, «впечатанных» лингвокультурных привычек, унаследованных из советского опыта жизни и воспроизводящихся в жизненных практиках и за рубежом.\u0000 The main purpose of the article is to uncover and analyze language ideologies underpinning multilingual practices of non-Russian first-generation migrants from the former Soviet Union from a translanguaging perspective. The article uses data collected by the authors during a 3-month ethnographically-oriented field study in Western European countries (in-depth semi-structured interviews and participant observation) supplemented by sociolinguistic analysis of informal online communication. It was found that fluid, translingual practices are generally not characteristic for the majority of well-educated post-Soviet migrants, despite the presence of ethnic languages (L1), Russian (L2) and foreign languages (L3-n) in their linguistic repertoire. Instead, we observe predominantly Russian normative speech, lack of desire to cross language boundaries and create hybrid linguistic forms, at least between L1 and L2. The authors see the reasons for this in the Soviet language policy, which products the immigrants from the USSR are “exporting” the relationship between Russian an","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"48449380","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-124-134
Л.М. Готовцева
Анализ слов-наименований якутской одежды и ее деталей (компонентов) обнаруживает наличие своеобразного лексического пласта, происхождение которого требует уточнения с точки зрения их источника и адаптации в принимающем языке. Данный тезис обусловливает постановку задачи: определить, какие из этих лексем являются заимствованиями. Анализ заимствований названий одежды осуществлен с помощью лексикографических словарей и представляет собой начальный этап исследования в данном направлении.Состав заимствованной лексики разнообразен, что позволяет рассмотреть его как отдельные лексико-семантические группы, которые охватывают такие виды одежды, как головной убор, верхняя одежда, нательная одежда (штаны), обувь, детали одежды.Данные слова-наименования обращают на себя внимание тем, что они обнаруживаются и в материалах эпического текста — олонхо, что обусловливает дальнейшее изучение обозначенной проблемы в аспекте выявления межэтнических контактов.Исследуемая лексика заимствований-номинаций одежды тесным образом связана с историческими и социальными изменениями в жизни северян, особенностями природно-климатических условий проживания, их материальной культуры.Выявлено, что большинство заимствованных лексем вошли в состав якутских говоров, в основном сохраняя свою фонетическую и морфологическую структуру.В настоящее время некоторая часть рассмотренных слов-наименований предметов одежды устаревает, уходят в прошлое сами предметы одежды и с ними вместе забываются слова-номинации. Поэтому необходимо продолжать изучение накопленного языкового и фактологического материалов, содержащих богатую информацию о процессах изменения языка и истории народов Севера. The analysis of the words that denote Yakut clothing and its details (components) detects the presence of a peculiar lexical layer, the origin of which requires clarification from the point of view of their source and adaptation in the taken language. This thesis defines the formulation of the task to identify which of them were borrowed. The analysis of borrowings clothing names was carried out with the help of lexicographic dictionaries and represents the initial stage of research.The composition of the borrowed vocabulary is various. This allows us to consider it as separate lexical and semantic groups that cover such kinds of clothing as headdress, outerwear, underwear (pants), shoes and clothing items.These denominations attract attention because they are also found in the materials of the epic text-olonkho which creates the further study of this problem in the possibility of identifying interethnic contacts.The studied vocabulary of borrowing-categories of clothing is closely related to the historical and social changes in the life of the northerners, the features of the natural and climatic conditions of living, their material culture.It was revealed that the most of the borrowed lexemes were included in the Yakut dialects, mainly preserving their phonetic and morphological structure.At the present ti
{"title":"BORROWED LEXIS OF THE TRADITIONAL YAKUT CLOTHING","authors":"Л.М. Готовцева","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-124-134","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-124-134","url":null,"abstract":"Анализ слов-наименований якутской одежды и ее деталей (компонентов) обнаруживает наличие своеобразного лексического пласта, происхождение которого требует уточнения с точки зрения их источника и адаптации в принимающем языке. Данный тезис обусловливает постановку задачи: определить, какие из этих лексем являются заимствованиями. Анализ заимствований названий одежды осуществлен с помощью лексикографических словарей и представляет собой начальный этап исследования в данном направлении.Состав заимствованной лексики разнообразен, что позволяет рассмотреть его как отдельные лексико-семантические группы, которые охватывают такие виды одежды, как головной убор, верхняя одежда, нательная одежда (штаны), обувь, детали одежды.Данные слова-наименования обращают на себя внимание тем, что они обнаруживаются и в материалах эпического текста — олонхо, что обусловливает дальнейшее изучение обозначенной проблемы в аспекте выявления межэтнических контактов.Исследуемая лексика заимствований-номинаций одежды тесным образом связана с историческими и социальными изменениями в жизни северян, особенностями природно-климатических условий проживания, их материальной культуры.Выявлено, что большинство заимствованных лексем вошли в состав якутских говоров, в основном сохраняя свою фонетическую и морфологическую структуру.В настоящее время некоторая часть рассмотренных слов-наименований предметов одежды устаревает, уходят в прошлое сами предметы одежды и с ними вместе забываются слова-номинации. Поэтому необходимо продолжать изучение накопленного языкового и фактологического материалов, содержащих богатую информацию о процессах изменения языка и истории народов Севера. The analysis of the words that denote Yakut clothing and its details (components) detects the presence of a peculiar lexical layer, the origin of which requires clarification from the point of view of their source and adaptation in the taken language. This thesis defines the formulation of the task to identify which of them were borrowed. The analysis of borrowings clothing names was carried out with the help of lexicographic dictionaries and represents the initial stage of research.The composition of the borrowed vocabulary is various. This allows us to consider it as separate lexical and semantic groups that cover such kinds of clothing as headdress, outerwear, underwear (pants), shoes and clothing items.These denominations attract attention because they are also found in the materials of the epic text-olonkho which creates the further study of this problem in the possibility of identifying interethnic contacts.The studied vocabulary of borrowing-categories of clothing is closely related to the historical and social changes in the life of the northerners, the features of the natural and climatic conditions of living, their material culture.It was revealed that the most of the borrowed lexemes were included in the Yakut dialects, mainly preserving their phonetic and morphological structure.At the present ti","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"48791664","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-135-145
Вячеслав Романович Николаев
В статье проведен сравнительный анализ погребально-поминальной обрядности кетов (представителей енисейской языковой семьи) и индейцев навахо (представителей языковой семьи на-дене) с целью выявления в этих обрядах каких-либо культурных сходств и связей для сбора данных, позволяющих впоследствии анализировать характер самих этих связей. В результате автором статьи были получены выводы о том, что среди характеристик в погребально-поминальном обряде кетов и индейцев навахо есть как существенные (захоронения на лабазе и на дереве, объяснение смертности человека, ориентация умершего), так и менее существенные сходства. Некоторые элементы сходства в погребально-поминальных обрядах сравниваемых этносов позволяют (с большой осторожностью) оценить имеющиеся черты сходства как носящие характер культурно-генетических, что может стать неким дополнительным аргументом в пользу теории о родстве индейцев на-дене и енисейцев. The study is carried out a comparative analysis of the memorial and funeral rites of the Indians of the Na-Dene (Navajo) group and the Yenisei (Kets). The purpose of this study is to conduct a comparative analysis of ethnographic material in order to identify any cultural similarities and parallels in the memorial and funeral rites of the Navajo Indians and Kets and to collect data that would allow to analyze the nature of these ties themselves afterwards. As a result, the author of the article reached the conclusions that among the characteristics in the funeral ritual of the Kets and Navajo Indians there are both principal (the burials in a warehouse and on a tree, an explanation of human mortality and the orientation of the deceased in an eastern direction) and insignificant similarities among the characteristics in the funeral rituals of the Kets and Navajo Indians. There are cultural ties in memorial and funeral rites that allow (with great caution) to evaluate the existing similarities as cultural and genetic, which may become an additional argument in favor of the theory of the Na-Dene Indians’ and the Yenisei’s kinship.
本文比较了凯特人（叶尼塞语系的代表）和纳瓦霍人（纳德内语系的代表）的葬礼和纪念仪式，以确定这些仪式中的文化相似性和联系，以便收集数据，从而分析这些联系本身的性质。因此，作者得出结论，基特人和纳瓦霍人的葬礼和追悼仪式的特征既有实质性的特征（在拉巴斯和树上埋葬，对死亡的解释，死者的取向），也有不太实质性的相似性。在被比较民族的葬礼和追悼仪式中，一些相似性的因素允许（非常谨慎地）将现有的相似性特征视为文化遗传特征，这可能是支持纳德内印第安人和叶尼塞人亲属关系理论的另一个论据。The study is carried out a comparative analysis of the memorial and funeral rites of the Indians of the Na-Dene (Navajo) group and the Yenisei (Kets). The purpose of this study is to conduct a comparative analysis of ethnographic material in order to identify any cultural similarities and parallels in the memorial and funeral rites of the Navajo Indians and Kets and to collect data that would allow to analyze the nature of these ties themselves afterwards. As a result, the author of the article reached the conclusions that among the characteristics in the funeral ritual of the Kets and Navajo Indians there are both principal (the burials in a warehouse and on a tree, an explanation of human mortality and the orientation of the deceased in an eastern direction) and insignificant similarities among the characteristics in the funeral rituals of the Kets and Navajo Indians. There are cultural ties in memorial and funeral rites that allow (with great caution) to evaluate the existing similarities as cultural and genetic, which may become an additional argument in favor of the theory of the Na-Dene Indians’ and the Yenisei’s kinship.
{"title":"FUNERAL RITES OF KET AND NAVAJO INDIANS: EXPERIENCE OF HISTORICAL AND ETHNOGRAPHIC COMPARISON","authors":"Вячеслав Романович Николаев","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-135-145","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-135-145","url":null,"abstract":"В статье проведен сравнительный анализ погребально-поминальной обрядности кетов (представителей енисейской языковой семьи) и индейцев навахо (представителей языковой семьи на-дене) с целью выявления в этих обрядах каких-либо культурных сходств и связей для сбора данных, позволяющих впоследствии анализировать характер самих этих связей. В результате автором статьи были получены выводы о том, что среди характеристик в погребально-поминальном обряде кетов и индейцев навахо есть как существенные (захоронения на лабазе и на дереве, объяснение смертности человека, ориентация умершего), так и менее существенные сходства. Некоторые элементы сходства в погребально-поминальных обрядах сравниваемых этносов позволяют (с большой осторожностью) оценить имеющиеся черты сходства как носящие характер культурно-генетических, что может стать неким дополнительным аргументом в пользу теории о родстве индейцев на-дене и енисейцев.\u0000 The study is carried out a comparative analysis of the memorial and funeral rites of the Indians of the Na-Dene (Navajo) group and the Yenisei (Kets). The purpose of this study is to conduct a comparative analysis of ethnographic material in order to identify any cultural similarities and parallels in the memorial and funeral rites of the Navajo Indians and Kets and to collect data that would allow to analyze the nature of these ties themselves afterwards. As a result, the author of the article reached the conclusions that among the characteristics in the funeral ritual of the Kets and Navajo Indians there are both principal (the burials in a warehouse and on a tree, an explanation of human mortality and the orientation of the deceased in an eastern direction) and insignificant similarities among the characteristics in the funeral rituals of the Kets and Navajo Indians. There are cultural ties in memorial and funeral rites that allow (with great caution) to evaluate the existing similarities as cultural and genetic, which may become an additional argument in favor of the theory of the Na-Dene Indians’ and the Yenisei’s kinship.","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"48893451","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-146-156
Александра Евгеньевна Пискунова
Настоящая статья обращается к пониманию проблематики «человека в городе». Для городского человека фундаментальной оказывается смысловая интенциональность в отношении городского пространства — континуума сосуществования, коммуникаций, взаимодействий, отношений и потребностей. В исследовании предложена перспектива осмысления пространства города как ценностно-смысловой конструкции реальности, оформленной в процессе субъективного восприятия. Постановленная проблема предполагает аналитическую работу в рамках антропологического подхода к пониманию городской жизни. Интерпретация многообразия содержаний пространственных опытов горожан как ситуационно-смысловых согласуется с феноменолого-когнитивной трактовкой городского пространства и осуществляется в коммуникативно-семиотическом ключе.Пространство города, переживаемое как антропологический феномен, становится соразмерным человеку через специфику конкретного предметного пространства и «городского воображаемого», ситуативного и фиксированного на городе сознания. В восприятии городского пространства свою релевантность обретают материальное измерение (создаваемая людьми материальная обстановка: транспортные системы, парки, здания, сооружения и прочее), социальное измерение (социальные интеракции и действия индивидов и групп, образ использования индивидами или группами части городского пространства и его воспроизводство), символическое измерение (то, как определенные знаки, символы, системы репрезентации, образы конструируют места). В целом, пространственный опыт горожанина задается смысловой дихотомией в разной степени «обжитых» и «необжитых» городских пространств, где на одном полюсе находятся часто посещаемые места, вписанные в обыденный порядок жизни, а на другом — редко или вовсе не посещаемые части города, текстура пространства которых отличается от повседневной, то есть физически, психологически, ментально не освоенные.Делается вывод о том, что необходимость упорядочивания разрозненных ощущений и переживаний пространства города и формирования целостного образа города становится для горожанина задачей смыслового и аксиологического соотнесения себя с конкретными местами, которое может быть понято через акцентуацию пространств повседневной жизнедеятельности, особенностей (социального) видения в городе и субъективных переживаний событийности городской жизни. The article addresses the understanding of the problematic of “man in the city”. Semantic intentionality related to urban space is fundamental for the urban person because it amounts to a continuum of coexistence, communications, interactions, relationships, and needs. The study provides a perspective of understanding the city space as a value-semantic construction of reality formed in the process of subjective perception. The issue involves analytical work within the framework of an anthropological approach in understanding of urban life. The interpretation of the variety of contents of citizens’ spatial experiences as situational and semantic is ca
本文探讨了“城市中的人”问题。对于城市人来说，基本上是对城市空间的有意义的兴趣，城市空间是共存、交流、互动、关系和需求的连续性。本文提出了将城市空间理解为主观感知过程中形成的现实的价值意义结构的观点。所提出的问题涉及从人类学角度对城市生活进行分析。将城市空间体验内容的多样性解释为情境意义，与城市空间的现象学认知解释相一致，并以交际符号学的方式实现。通过特定的物体空间和“城市想象”的特殊性，情景化和固定在城市上的意识，变得与人相称。在对城市空间的感知中，物质维度（由人创造的物质环境：交通系统、公园、建筑物、结构等）和社会维度（个人和群体的社会互动和行动、个人或群体对城市空间一部分的使用方式及其再生产）具有相关性。符号维度（某些符号、符号、表示系统、图像如何构造位置）。一般来说，城市居民的空间体验是由不同程度的“有人居住”和“无人居住”的城市空间的意义二分法决定的，在这些空间中，一个两极是经常光顾的地方，融入了日常生活的秩序，另一个两极是很少或根本没有光顾的城市地区，其空间结构与日常生活不同，即在生理上、心理上和精神上。结论是，有必要组织城市空间的不同感受和经验，形成城市的整体形象，成为城市公民与特定地点的意义和公理联系的任务，可以通过强调日常生活活动的空间来理解，城市（社会）视觉的特征和城市生活事件的主观体验。The article addresses the understanding of the problematic of “man in the city”. Semantic intentionality related to urban space is fundamental for the urban person because it amounts to a continuum of coexistence, communications, interactions, relationships, and needs. The study provides a perspective of understanding the city space as a value-semantic construction of reality formed in the process of subjective perception. The issue involves analytical work within the framework of an anthropological approach in understanding of urban life. The interpretation of the variety of contents of citizens’ spatial experiences as situational and semantic is carried out in a communicative and semiotic way. It is consistent with the phenomenological and cognitive interpretation of urban space. Throughout the article, the space of the city, experienced as an anthropological phenomenon, is understood in relation to the specifics of a particular object space and the “urban imaginary”, which is situational and city-fixed consciousness. It was revealed that in the process of urban space perception different dimensions become relevant, such as the material (the material environment created by people: transport infrastructure, parks, buildings.), the social (social interactions and communications of individuals and groups, the way in which they use parts of urban space), the symbolic (how certain signs, symbols, representation systems, specific images construct places). In general, the citizen’s spatial experience is set by a semantic dichotomy in varying degrees of “habitable” and “uninhabited” urban spaces. At one pole, there are frequently visited places inscribed in the everyday order of life. At the other, there are rarely or not visited parts of the city, whose the space texture differs from routine.In conclusion, the findings show that the citizens have the requirement to organize the disparate sensations and experiences of the urban space and to form a holistic image of the city. It becomes the task of semantic and axiological correlation with specific places. The article has been demonstrated it by focusing on the everyday life spaces, the specificity of (social) vision in the city and subjective experiences of the urban life temporality.
{"title":"URBAN SPACE AS A CONSTRUCT OF PERCEPTION: THE ANTHROPOLOGICAL DIMENSION OF NOVOKUZNETSK","authors":"Александра Евгеньевна Пискунова","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-146-156","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-146-156","url":null,"abstract":"Настоящая статья обращается к пониманию проблематики «человека в городе». Для городского человека фундаментальной оказывается смысловая интенциональность в отношении городского пространства — континуума сосуществования, коммуникаций, взаимодействий, отношений и потребностей. В исследовании предложена перспектива осмысления пространства города как ценностно-смысловой конструкции реальности, оформленной в процессе субъективного восприятия. Постановленная проблема предполагает аналитическую работу в рамках антропологического подхода к пониманию городской жизни. Интерпретация многообразия содержаний пространственных опытов горожан как ситуационно-смысловых согласуется с феноменолого-когнитивной трактовкой городского пространства и осуществляется в коммуникативно-семиотическом ключе.Пространство города, переживаемое как антропологический феномен, становится соразмерным человеку через специфику конкретного предметного пространства и «городского воображаемого», ситуативного и фиксированного на городе сознания. В восприятии городского пространства свою релевантность обретают материальное измерение (создаваемая людьми материальная обстановка: транспортные системы, парки, здания, сооружения и прочее), социальное измерение (социальные интеракции и действия индивидов и групп, образ использования индивидами или группами части городского пространства и его воспроизводство), символическое измерение (то, как определенные знаки, символы, системы репрезентации, образы конструируют места). В целом, пространственный опыт горожанина задается смысловой дихотомией в разной степени «обжитых» и «необжитых» городских пространств, где на одном полюсе находятся часто посещаемые места, вписанные в обыденный порядок жизни, а на другом — редко или вовсе не посещаемые части города, текстура пространства которых отличается от повседневной, то есть физически, психологически, ментально не освоенные.Делается вывод о том, что необходимость упорядочивания разрозненных ощущений и переживаний пространства города и формирования целостного образа города становится для горожанина задачей смыслового и аксиологического соотнесения себя с конкретными местами, которое может быть понято через акцентуацию пространств повседневной жизнедеятельности, особенностей (социального) видения в городе и субъективных переживаний событийности городской жизни.\u0000 The article addresses the understanding of the problematic of “man in the city”. Semantic intentionality related to urban space is fundamental for the urban person because it amounts to a continuum of coexistence, communications, interactions, relationships, and needs. The study provides a perspective of understanding the city space as a value-semantic construction of reality formed in the process of subjective perception. The issue involves analytical work within the framework of an anthropological approach in understanding of urban life. The interpretation of the variety of contents of citizens’ spatial experiences as situational and semantic is ca","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"45194313","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-33-45
Елена Всеволодовна Перехвальская, Валентин Феодосьевич Выдрин
Тональные языки могут значительно различаться по тому, какую функциональную нагрузку несёт тон. Карлос Гуссенховен предложил ввести понятие тональной плотности языка, однако до сих пор не предпринималось попыток сделать это понятие практически применимым.В статье предлагается методика определения индекса тональной плотности (ИТП) языков. ИТП понимается как отношение числа тонем или маркированных тонов к числу сегментных единиц в тексте некоторой протяжённости. Ключевыми понятиями при этом являются:— тонема — тональный контур, который задействован в выражении лексического или грамматического значения;— тональный домен — последовательность сегментов, на которой реализуется тонема;— маркированный тон — часто выделяется в языках с двухуровневыми тональными системами, в таких языках слоги или моры, не несущие маркированного тона, могут считаться бестоновыми;— базовая сегментная единица — слог или мора. Как слог, так и мора может быть принят(а) в качестве базовой единицы, при этом числовые значения ИТП для моросчитающих языков будут различаться (таким образом, можно говорить о «морном ИТП» и «слоговом ИТП»). При этом важен вопрос простоты или сложности практической сегментации базовых единиц: в некоторых языках выделяют до четырёх степеней тяжести слога; иногда даже в близкородственных языках слоги идентичной структуры получают различную трактовку в отношении слогового веса, и т. п., что затрудняет подсчёт числа мор. С другой стороны, в некоторых языках вызывает трудности выделение слогов; для таких языков подсчёт «морного ИТП» был бы предпочтителен.В качестве практической иллюстрации применения методики, «слоговой ИТП» был подсчитан для трёх разноструктурных языков. В навахо (атапасские языки, США) с маркированным высоким тоном ИТП составил 35,8. В бамана (западная ветвь манде, Зап. Африка), языке с 2-уровневой системой, оба тона которой являются релевантными, индекс составил 70. В восточном дан (южная группа манде, Зап. Африка), языке с 5 уровневыми тонами, индекс составил 105,8. Tonal languages may differ considerably with respect to the functional load of the tone. Carlos Gussenhoven suggested the notion of tonal density of a language, however, to our knowledge, there have been no attempts to apply it in practice.In this paper, a method of calculation of the Tonal Density Index (TDI) is proposed. Under TDI we understand the ratio of the number of tonemes or marked tones to the number of segmental units in a text. The key notions related to the TDI are the following:— toneme i.e. a tonal contour which is relevant for the expression of a lexical or grammatical meaning;— tonal domain, i.e. a sequence of segments to which a toneme is associated;— marked tone, which is often postulated in languages with two-level tonal systems. In such languages, syllables or morae which do not carry the marked tone can be considered toneless;— a basic segmental unit may be a syllable or a mora. Consequently, two kinds of TDI can be calculated, the “moraic TDI” and the
音调语言可能与音调的功能负荷有很大不同。卡洛斯·古森霍文提出了一种语言密度的概念，但迄今为止还没有人试图使它几乎适用。本文提供了一种方法来定义语言的音调密度指数。= =定义= = ictu被理解为音调数或标记的音调与长度文本中的段数的关系。关键概念:65—тонем参与的声调轮廓表达词汇或语法意义;调性家的序列片段实施тонем;部分突出标记吨——语言和双轨调性体系,在这种语言音节或大海,不带有标记的语气,可以认为бестонов;基本弓形单位——音节或大海。音节和莫拉都可以被接受为一个基本单位，但是对于morotu语言的数字值将会有所不同(因此可以被称为morotu)。最重要的是基本单元的实际分割的简单或困难:在一些语言中，音节的重度最高为4;有时，即使在近距离语言中，相同结构的音节在音节重量上也会得到不同的解释，等等，这使得计算瘟疫的数量变得困难。另一方面，有些语言很难区分音节;在这种语言中，计算海上交通将是可取的。为了说明方法的实际应用，“音节ictu”被计算为三种不同的手语。在纳瓦霍语(美国阿塔巴契语)中，itu的高音被标记为35.8。在巴马纳(西芒达分支，zap)。非洲)，一种具有2级系统的语言，两种音调都相关性，指数为70。东丹(南芒德集团，zap)。)，5级语言，指数为105.8。《双关语》(Tonal languages may differ)与《死亡之路》保持一致。卡洛斯·格森豪(Carlos Gussenhoven)是语言的主音，hover是我们的knowledge。在这张纸上，这张纸上写着“原始Density Index”。在我们下面的是语调数字，还是在text中标记的语调。The key notions related to The TDI are The 42,269: - toneme i.e. a tonal轮廓/试将于1998年年中,for The expression of a lexical or grammatical《;tonal domain, i.e. a序列of segments to a主演toneme is associated;是标记的tone主演is often postulated in with two - level tonal systems濒危语言。In的语言,syllables or morae主演do not标记的tone就carry the can be considered toneless; - basic segmental unit may be a syllable or a mora。《Consequently》、《两种TDI》、《moraic TDI》和《syllabic TDI》。key question是segmentation乐队的成员。一些语言分裂到四个不同的夜晚;一些独特的工具工具在一个特定的syllabic weight上使用了相同的语言;* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *在另一个手臂上，在另一个语言上，syllables may的身份将是一个问题;在such语言中，“moraic TDI”试图成为calculate的东道主。三种不同类型的语言都有可能表达“syllabic TDI”的召唤方式。在Navajo(美国南阿巴塞坎集团)和TDI equals 35.8的语言。在班巴拉(西门德，Mali)，和TDI equals 70的两个level语言。东丹集团(Cote d 'Ivoire)和TDI equals 105.8的语言。
{"title":"QUANTITATIVE CHARACTERISTICS OF TONAL SYSTEMS: TONAL DENSITY INDEX","authors":"Елена Всеволодовна Перехвальская, Валентин Феодосьевич Выдрин","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-33-45","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-33-45","url":null,"abstract":"Тональные языки могут значительно различаться по тому, какую функциональную нагрузку несёт тон. Карлос Гуссенховен предложил ввести понятие тональной плотности языка, однако до сих пор не предпринималось попыток сделать это понятие практически применимым.В статье предлагается методика определения индекса тональной плотности (ИТП) языков. ИТП понимается как отношение числа тонем или маркированных тонов к числу сегментных единиц в тексте некоторой протяжённости. Ключевыми понятиями при этом являются:— тонема — тональный контур, который задействован в выражении лексического или грамматического значения;— тональный домен — последовательность сегментов, на которой реализуется тонема;— маркированный тон — часто выделяется в языках с двухуровневыми тональными системами, в таких языках слоги или моры, не несущие маркированного тона, могут считаться бестоновыми;— базовая сегментная единица — слог или мора. Как слог, так и мора может быть принят(а) в качестве базовой единицы, при этом числовые значения ИТП для моросчитающих языков будут различаться (таким образом, можно говорить о «морном ИТП» и «слоговом ИТП»). При этом важен вопрос простоты или сложности практической сегментации базовых единиц: в некоторых языках выделяют до четырёх степеней тяжести слога; иногда даже в близкородственных языках слоги идентичной структуры получают различную трактовку в отношении слогового веса, и т. п., что затрудняет подсчёт числа мор. С другой стороны, в некоторых языках вызывает трудности выделение слогов; для таких языков подсчёт «морного ИТП» был бы предпочтителен.В качестве практической иллюстрации применения методики, «слоговой ИТП» был подсчитан для трёх разноструктурных языков. В навахо (атапасские языки, США) с маркированным высоким тоном ИТП составил 35,8. В бамана (западная ветвь манде, Зап. Африка), языке с 2-уровневой системой, оба тона которой являются релевантными, индекс составил 70. В восточном дан (южная группа манде, Зап. Африка), языке с 5 уровневыми тонами, индекс составил 105,8.\u0000 Tonal languages may differ considerably with respect to the functional load of the tone. Carlos Gussenhoven suggested the notion of tonal density of a language, however, to our knowledge, there have been no attempts to apply it in practice.In this paper, a method of calculation of the Tonal Density Index (TDI) is proposed. Under TDI we understand the ratio of the number of tonemes or marked tones to the number of segmental units in a text. The key notions related to the TDI are the following:— toneme i.e. a tonal contour which is relevant for the expression of a lexical or grammatical meaning;— tonal domain, i.e. a sequence of segments to which a toneme is associated;— marked tone, which is often postulated in languages with two-level tonal systems. In such languages, syllables or morae which do not carry the marked tone can be considered toneless;— a basic segmental unit may be a syllable or a mora. Consequently, two kinds of TDI can be calculated, the “moraic TDI” and the","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"42737910","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-106-114
Андрей Андреевич Бадмаев
Актуальность темы обуславливается необходимостью сохранения нематериального культурного наследия народов России, в том числе знаний об их традиционной картине мира, куда входят и народные воззрения о дикой фауне. В мифологических представлениях народов Евразии белка является распространенным зооморфным образом, что связано с широким ареалом ее обитания и утилитарным значением, которое она имела, являясь пушным зверем. В бурятской этнографии данная тема ранее не рассматривалась. Целью работы является реконструкция комплекса народных воззрений бурят о белке с определением ее символики и выяснение представленности образа данного животного в их традиционной обрядности. Источниками для исследования служат этнографо-фольклорные и лингвистические сведения, в особенности этнографические и фольклорные материалы, собранные Н. Н. Агапитовым, С. П. Балдаевым, Я. И. Линденау и др. Основной лингвистический материал получен из двухтомного словаря «Буряад-ород толи» (2010). Вспомогательный характер имеют полевые материалы автора. Основным методом исследования избран структурно-семиотический метод, предусматривающий определение значений, в том числе белки. Методологической основой работы послужили труды А. К. Байбурина, П. Г. Богатырева, А. В. Гура и др.Доказано, что белка была почитаемым диким животным у бурят. Выявлено, что образ этого зверька многозначен и характеризуется амбивалентностью коннотации.Определено, что данное животное наделялось небесной, женской и продуцирующей символикой, и получило положительную коннотацию. Кроме того, выяснено, что в эпике бурят образу белки приписывали некоторую орнитоморфность. В то же время он получает и негативную коннотацию: с ним связывали мотив души врага культурного героя; он воспринимался как знак беды.Образ белки прослеживается в семейной обрядности, в обрядах шаманов и охотников. В семейной обрядности с ним связаны фетиши (Эхэ Тоодэй, Хэрмэши-нойон и Булгаша-хатан и др.), наделяемые охранительной функцией. В ритуалах шамана он воспринимается как дух-помощник, посвященное духу-покровителю животное, также его шкура рассматривалась атрибутом шамана (эмблемой рода). The relevance of the topic is determined by the need to preserve the intangible cultural heritage of the peoples of Russia, including knowledge about their traditional picture of the world, which includes folk views about wild fauna.In the mythological representations of the peoples of Eurasia, the squirrel is a common zoomorphic image, which is associated with its wide range of habitat and the utilitarian meaning that it had as a fur-bearing animal.In buryat ethnography, this topic has not been considered before. The aim of the work is to reconstruct the complex of buryat folk beliefs about the squirrel with the definition of its symbolism and to clarify the representation of the image of this animal in their traditional rituals.The sources for the research are ethnographic-folklore and linguistic information, especially ethnographic and folklore materials
这个主题的紧迫性是为了保护俄罗斯人民无形的文化遗产，包括了解他们的传统世界观，包括公众对野生动物的看法。在欧亚蛋白的神话中，它是一种常见的动物形态，与其广泛的栖息地和作为毛皮动物的功利价值有关。在布里亚民族志中，这个问题以前从未被讨论过。这项工作的目的是重建人们对松鼠的看法，以确定它的象征意义，并在传统仪式中确定它的形象。研究资料来源包括民族志和语言学资料，特别是nn .阿加皮托夫、c . p .巴尔达耶夫、i . lindeau和其他主要语言学资料来自2010年的两卷字典《布里亚德-奥罗德-托利》。作者的实地资料是辅助的。研究的主要方法是结构-符号学方法，包括蛋白质的定义。该方法的基础是a . k .拜布林、p . g . bogaterev、a . v . gura和d . r .证明松鼠是受人尊敬的野生动物。很明显，这只动物的形象是有意义的，具有双重含义。这只动物被确定为具有天堂、女性和生育能力的象征，并得到了积极的评价。此外，事实证明，在伊壁鸠罗，松鼠的形象被认为是某种鸟类形态。与此同时，他也得到了负面评论:他被一个文化英雄的敌人的灵魂所束缚;他被认为是麻烦的征兆。松鼠的形象可以追溯到家庭仪式、萨满和猎人的仪式。在家庭仪式中，他有恋物癖(hemmashi noon和bulgasha hatan等)。在萨满的仪式中，他被视为一种献身于动物精神的精神助手，他的皮肤也被认为是萨满的标志。这首歌的主题是为了纪念俄罗斯人民的神圣传统，这首歌是为了纪念世界上最伟大的人。在欧洲神话中，squirrel是一个共同的僵尸形象，当squirrel与habitat的等级和使用工具的区别是一样的。在buryat民族志中，这个topic has还没有被理解。这首歌是关于重新创造一个完整的作品，由its symbolism定义，并在交易仪式中重新定义这个动物。文献和语言学信息的来源，民族志和语言学信息的especially和语言学的集合，由nh . N. Agapitov, S. P. Baldaev, Ya。我是林登，等等。2010年，来自《Buryad-orod toil》的两卷歌词的主要内容被剥夺了。管理员的领域是自然的领域。这是一种原始的治疗方法，是一种治疗方法，是一种治疗方法。这本书的媒介基础是A. K. Bayburin, P. G. Bogatyrev, A.V. Gura和others。这是对斯奎尔的指导，这是对布里亚茨的野蛮动物的颠倒。这是对这只动物的形象的回应，它被命名为ambiguous，并被命名为connotation ambivalence。这是《动物》的结尾，由《天堂》、《女人与制作symbols》和《心灵感应》组成。在addition中，它是在buryats的史诗中发现的，一些ornithophism是在一个squirrel的形象中被要求的。在萨姆的时间里，不要对敌人的灵魂做出反应:英雄与他合谋的动机;这不是一个可以接受的信号。squirrel的形象可以在家庭仪式中被追踪，在shamans和hunters的仪式中。在家庭仪式中，fetishes与之合谋(Ekhe Toodei, Khermeshi-noyon和Bulgasha-khatan，等等)，以保护function结束。在萨满仪式中，他是受保护的精灵，他是受保护的精灵，他是受保护的巫师。
{"title":"THE IMAGE OF A SQUIRREL IN THE TRADITIONAL CULTURE OF THE BURYATS","authors":"Андрей Андреевич Бадмаев","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-106-114","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-106-114","url":null,"abstract":"Актуальность темы обуславливается необходимостью сохранения нематериального культурного наследия народов России, в том числе знаний об их традиционной картине мира, куда входят и народные воззрения о дикой фауне. В мифологических представлениях народов Евразии белка является распространенным зооморфным образом, что связано с широким ареалом ее обитания и утилитарным значением, которое она имела, являясь пушным зверем. В бурятской этнографии данная тема ранее не рассматривалась. Целью работы является реконструкция комплекса народных воззрений бурят о белке с определением ее символики и выяснение представленности образа данного животного в их традиционной обрядности. Источниками для исследования служат этнографо-фольклорные и лингвистические сведения, в особенности этнографические и фольклорные материалы, собранные Н. Н. Агапитовым, С. П. Балдаевым, Я. И. Линденау и др. Основной лингвистический материал получен из двухтомного словаря «Буряад-ород толи» (2010). Вспомогательный характер имеют полевые материалы автора. Основным методом исследования избран структурно-семиотический метод, предусматривающий определение значений, в том числе белки. Методологической основой работы послужили труды А. К. Байбурина, П. Г. Богатырева, А. В. Гура и др.Доказано, что белка была почитаемым диким животным у бурят. Выявлено, что образ этого зверька многозначен и характеризуется амбивалентностью коннотации.Определено, что данное животное наделялось небесной, женской и продуцирующей символикой, и получило положительную коннотацию. Кроме того, выяснено, что в эпике бурят образу белки приписывали некоторую орнитоморфность. В то же время он получает и негативную коннотацию: с ним связывали мотив души врага культурного героя; он воспринимался как знак беды.Образ белки прослеживается в семейной обрядности, в обрядах шаманов и охотников. В семейной обрядности с ним связаны фетиши (Эхэ Тоодэй, Хэрмэши-нойон и Булгаша-хатан и др.), наделяемые охранительной функцией. В ритуалах шамана он воспринимается как дух-помощник, посвященное духу-покровителю животное, также его шкура рассматривалась атрибутом шамана (эмблемой рода).\u0000 The relevance of the topic is determined by the need to preserve the intangible cultural heritage of the peoples of Russia, including knowledge about their traditional picture of the world, which includes folk views about wild fauna.In the mythological representations of the peoples of Eurasia, the squirrel is a common zoomorphic image, which is associated with its wide range of habitat and the utilitarian meaning that it had as a fur-bearing animal.In buryat ethnography, this topic has not been considered before. The aim of the work is to reconstruct the complex of buryat folk beliefs about the squirrel with the definition of its symbolism and to clarify the representation of the image of this animal in their traditional rituals.The sources for the research are ethnographic-folklore and linguistic information, especially ethnographic and folklore materials","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"42924243","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-172-186
Галина Валерьяновна Федюнева
В фольклорных и словарных материалах конца XIX — начала XX вв. сохранились фрагменты денежного счета на коми, удмуртском, марийском и мордовском языках с использованием денежной единицы со значением ‘белка’. В 50-е гг. прошлого столетия были предприняты попытки на их основе реконструировать национальные счетно-денежные системы, определить время их появления и способы пересчета русских денег на национальную валюту, однако вопрос остался открытым.С целью выяснения происхождения и исторической сущности этих культурно-языковых артефактов в исследовании проведена дополнительная верификация имеющихся нарративов, осуществлен комплексный анализ всех денежных архаизмов коми, удмуртского и марийского языков с точки зрения их денежных значений и соответствия русским денежным единицам. Исследование проводилось в рамках сравнительно-исторического языкознания с использованием традиционных методов исторической метрологии, бонистики, нумизматики и других вспомогательных исторических дисциплин.К основным результатам можно отнести следующее. Так называемые «беличьи» денежные термины, по-видимому, восходят к раннему периоду денежно-меновой торговли, однако в обозримой ретроспективе они обозначали конкретные монеты и не были связаны со стоимостью беличьих шкур. Фрагменты «национального» денежного счета, сохранившиеся в разных источниках, являются рефлексом конкретного периода истории русской денежной системы, а именно, денежной реформы 1839–1843 гг. По существу, они отражают пересчет русских медных копеек в старых (дореформенных) и новых (пореформенных) номиналах.Материал и основные выводы статьи представляют интерес для дальнейших исследований в области истории денежного обращения народов России. In written sources of the late XIX — early XX centuries of the Finno-Ugric peoples of the Permian and Volga groups fragments of an old monetary settlements using monetary terms dating back to the name of a fur-bearing animal (squirrels): Komi ур “copeck”, Udm. коньы “copeck”, “money”, Mar. ыр, уp “сopeck”, “small coin”, Mord. oral ур “copeck”, “penny” have been preserved. This count differs significantly from the modern one, however, it is consistently identified as common to ethnically and geographically different groups of the non-Russian population of the Volga region and the Urals, for example, 7 ур, ыр, коньы — 2 сopecks; 17 ур, ыр, коньы — 5 сopecks; 77 ур, ыр — 22 сopecks; 105 ур, ыр, коньы — 30 сopecks; 140 ур, ыр — 40 сopecks; 350 ур, коньы — 100 сopecks, etc.In the 1950s of the last century, attempts were made to reconstruct the national accounting and monetary systems based on these fragments, to determine the time of their appearance and mathematical methods of converting Russian monetary units into the national currency, but the problem remained at the level of discussions. In order to further verify the existing narratives, as well as to clarify the origin and historical essence of these cultural and linguistic artifacts, the author carried out a comprehensi
在19世纪末和20世纪初的民间和词汇中。在comi、udmourt、mariyan和mordov语言中保留了部分货币账户，使用的是具有“蛋白质”意义的货币单位。在20世纪50年代，人们试图用它们来重建国家货币系统，确定它们的出现时间和将俄罗斯货币重新计入国家货币的方式，但问题仍然悬而未决。为了查明这些文化和语言文物的起源和历史性质，研究对现有的纳拉特人进行了补充核查，对科米、乌得穆尔和马里语的所有古老货币进行了全面分析，并将其与俄罗斯货币单位相匹配。这项研究是在比较历史语言学的框架内进行的，使用了传统的历史计量学、博尼学、编号学和其他辅助历史学科的方法。以下是主要的结果。所谓的“松鼠”货币术语似乎可以追溯到货币交易早期，但在可预见的回顾中，它们指的是特定的硬币，而不是松鼠皮的价值。不同来源的“国家”货币账户片段反映了俄罗斯货币体系历史上特定时期的反应，即1839 - 1843年的货币改革，本质上反映了俄罗斯对旧(改头换面)和新(改头换面)面值的重新计价。这篇文章的材料和主要结论对俄罗斯人民货币流通历史的进一步研究很感兴趣。在《最后的19》中，《最后的20世纪》是《最后的20世纪》中《最后的20世纪》的结尾。copeck, money, marr, soopeck, smalall coin, Mord。oral ur copeck, penny have been preserved。This differs·significantly from the modern one,怎么it is consistently identify as common to ethnically and geographically different groups of the non -俄罗斯population of the Volga区and the Urals for example, 7万岁,奶酪,康妮- 2сopecks;17个urr, rr, 5个麻雀;77乌尔，22索克斯;105个urr, 30个麻雀;140个单位，40个单位;康妮,350 ur - 100сopecks etc.In the 1950s of the last century attempts were made to reconstruct the national项目and货币系统基于on these片段,to determine the time of their属性and数学methods of converting俄罗斯货币units into the national上述一揽子,but the problem at the level of discussions remained。在《永恒的永恒》中，就像《神圣的存在》、《神圣的存在与历史的艺术》、《科米的完整解构》、《乌德穆尔和玛丽的语言系统》一样。这是一项卓越的研究，将我们团结在一起，使我们更有活力。《squirrel》的原作《squirrel》、《评论》、《应该与被遗忘的element一起回到monetary交易所的早期交易》;however，在历史回顾中，没有“squirrel currency”，没有提到“squirrel skin”;2)在一个多管局状态与单个金融和monetary系统，国家monetary terms只会是俄罗斯monetary units，作为一个规则，小交换条件的turnover;3)《不同时代》，《国家monetary系统》，《金钱的国家名号》，《金钱的国家名号》，《金钱的国家名号》4)科米的框架，乌德穆尔和玛丽·蒙塔利塞特在written sources，福克洛尔和福克记忆，这是俄罗斯monetary系统对1839 - 1846年改革的反应，当时报纸和金属钱在简单的圈里，1点3分被撕成碎片。 5;5)重建уры、ыры和коньы与俄罗斯戈比处于“等价关系”的国家货币体系的尝试没有前景，因为当时俄罗斯(旧的和新的)铜戈比处于等价关系，而不同时期的国家术语仅作为两者的名称;6)国家货币术语，也可以在俄罗斯的其他语言中使用，对民族历史研究很有兴趣，因为它可以用于重建其历史上一个或另一个时期的全俄罗斯货币结算。
{"title":"ARCHAIC “MONETARY SYSTEMS” OF PERMIAN AND VOLGA-FINNISH PEOPLES IN WRITTEN SOURCES OF THE LATE XIX — EARLY XX CENTURIES","authors":"Галина Валерьяновна Федюнева","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-172-186","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-172-186","url":null,"abstract":"В фольклорных и словарных материалах конца XIX — начала XX вв. сохранились фрагменты денежного счета на коми, удмуртском, марийском и мордовском языках с использованием денежной единицы со значением ‘белка’. В 50-е гг. прошлого столетия были предприняты попытки на их основе реконструировать национальные счетно-денежные системы, определить время их появления и способы пересчета русских денег на национальную валюту, однако вопрос остался открытым.С целью выяснения происхождения и исторической сущности этих культурно-языковых артефактов в исследовании проведена дополнительная верификация имеющихся нарративов, осуществлен комплексный анализ всех денежных архаизмов коми, удмуртского и марийского языков с точки зрения их денежных значений и соответствия русским денежным единицам. Исследование проводилось в рамках сравнительно-исторического языкознания с использованием традиционных методов исторической метрологии, бонистики, нумизматики и других вспомогательных исторических дисциплин.К основным результатам можно отнести следующее. Так называемые «беличьи» денежные термины, по-видимому, восходят к раннему периоду денежно-меновой торговли, однако в обозримой ретроспективе они обозначали конкретные монеты и не были связаны со стоимостью беличьих шкур. Фрагменты «национального» денежного счета, сохранившиеся в разных источниках, являются рефлексом конкретного периода истории русской денежной системы, а именно, денежной реформы 1839–1843 гг. По существу, они отражают пересчет русских медных копеек в старых (дореформенных) и новых (пореформенных) номиналах.Материал и основные выводы статьи представляют интерес для дальнейших исследований в области истории денежного обращения народов России.\u0000 In written sources of the late XIX — early XX centuries of the Finno-Ugric peoples of the Permian and Volga groups fragments of an old monetary settlements using monetary terms dating back to the name of a fur-bearing animal (squirrels): Komi ур “copeck”, Udm. коньы “copeck”, “money”, Mar. ыр, уp “сopeck”, “small coin”, Mord. oral ур “copeck”, “penny” have been preserved. This count differs significantly from the modern one, however, it is consistently identified as common to ethnically and geographically different groups of the non-Russian population of the Volga region and the Urals, for example, 7 ур, ыр, коньы — 2 сopecks; 17 ур, ыр, коньы — 5 сopecks; 77 ур, ыр — 22 сopecks; 105 ур, ыр, коньы — 30 сopecks; 140 ур, ыр — 40 сopecks; 350 ур, коньы — 100 сopecks, etc.In the 1950s of the last century, attempts were made to reconstruct the national accounting and monetary systems based on these fragments, to determine the time of their appearance and mathematical methods of converting Russian monetary units into the national currency, but the problem remained at the level of discussions. In order to further verify the existing narratives, as well as to clarify the origin and historical essence of these cultural and linguistic artifacts, the author carried out a comprehensi","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"46412262","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-9-18
Н.Б. Даржаева
В статье впервые рассматриваются синтаксические средства выражения эмоций в бурятском языке, а также средства их усиления. Актуальность темы исследования определяется возрастающим значением антропоцентрической научной парадигмы и малой изученностью выражения эмоций в бурятских конструкциях. Цель данной статьи заключается в выявлении и описании синтаксических средств и стилистических фигур, передающих эмоциональное состояние человека, и средств усиления экспрессивности и эмоциональности в них. Автор придерживается распространенного мнения о том, что более всего эмоциональна диалогическая речь, располагающая только ей свойственным инвентарем средств выражения эмоций. Объект исследования — конструкции из диалогической речи героев художественных произведений. Методами исследования являются лингвистическое описание, контекстно-семантический анализ, интроспекция. Материалом исследования послужили тексты художественных произведений бурятских авторов, в том числе размещенные в электронном Бурятском корпусе. Автор рассматривает разнообразные эмоционально-экспрессивные синтаксические средства (обращения, вводные конструкции, неполные предложения, пунктуация) и стилистические фигуры (риторические восклицания, риторический вопрос, повторы). Замечено, что экспрессия и эмоциональность в рассматриваемых конструкциях дополнительно поддерживаются различными средствами усиления, сопровождающими полнозначные слова. Специфика бурятского языка состоит в использовании инфинитных форм вопросительного глагола яа- ‘что делать, как быть’ в качестве средств усиления эмоционального напряжения. Такими же средствами выступают вопросительное местоимение юун ‘что’ в сочетании с многозначной частицей гээшэ. Все рассмотренные частицы характеризуются эмоциональной диффузностью. В заключении автор приходит к выводу, что в бурятском языке широко используются типичные эмотивные синтаксические средства и стилистические фигуры, а средствами усиления в них экспрессивности и эмоциональности выступают грамматикализованные причастные и деепричастные формы от вопросительного глагола яа- ‘что делать, как быть’, а также вопросительное местоимение юун ‘что’ в сочетании с частицей гээшэ. The article considers syntactic means of expressing emotions, as well as means of their intensification at the first time in the Buryat linguistics. The topicality of the research is determined by the increasing importance of the anthropocentric scientific paradigm and the little study of the expression of emotions in Buryat constructions. The purpose of this article is to identify and describe the syntactic means and stylistic figures that convey the emotional state of a person, and the means of intensification the expressiveness and emotionality in them. The author adheres to the widespread opinion that the most emotional speech is dialogical speech, which has only its characteristic set of means of expressing emotions. The object of the research is constructions from dialogical speech of heroes in texts. Th
本文首次探讨了布里亚特语情感表达的句法手段，以及加强情感表达的手段。这项研究的相关性取决于以人为中心的科学范式日益重要，以及对布里亚特结构中情感表达的研究很少。本文的目的是识别和描述表达一个人情感状态的句法手段和文体人物，以及增强其中表达和情感的手段。作者坚持一种普遍的观点，认为对话是最情绪化的，只有她自己的情感表达手段。研究对象是艺术作品中人物对话演讲的结构。研究方法包括语言描述、语境语义分析、内省分析。这项研究的材料来自布里亚特作者的艺术作品文本，包括布里亚特电子大楼的文本。作者考虑了各种情感表达句法手段（呼吁，介绍结构，不完整的句子，标点符号）和修辞图形（修辞感叹，修辞问题，重复）。注意到，所考虑的结构中的表达和情感还通过伴随全义词的各种增强手段得到支持。布里亚特语的一个特殊之处是使用疑问动词yaa-“该怎么办，该怎么办”的不定式形式，作为增强情绪紧张的手段。此外，它还包括一个同义词“joun”和一个多义词“geeshe”。所有考虑的粒子都具有情感扩散的特征。最后，作者得出结论，布里亚特语广泛使用典型的情感句法和文体形式，而通过疑问动词yaa-“该怎么办，该怎么办”的语法化从属和非从属形式来增强其表达性和情感性。还有疑问代词yun'what与geeshe粒子结合。The article considers syntactic means of expressing emotions, as well as means of their intensification at the first time in the Buryat linguistics. The topicality of the research is determined by the increasing importance of the anthropocentric scientific paradigm and the little study of the expression of emotions in Buryat constructions. The purpose of this article is to identify and describe the syntactic means and stylistic figures that convey the emotional state of a person, and the means of intensification the expressiveness and emotionality in them. The author adheres to the widespread opinion that the most emotional speech is dialogical speech, which has only its characteristic set of means of expressing emotions. The object of the research is constructions from dialogical speech of heroes in texts. The research methods are linguistic description, context-semantic analysis, introspection. The material of the research was the texts of literary works of fiction by Buryat authors, including those posted in the electronic Buryat corpus. The author examines a variety of emotionally expressive syntactic means (addresses, introductory constructions, incomplete sentences, punctuation) and stylistic figures (rhetorical exclamations, rhetorical questions, repetitions). It is noticed that the expression and emotionality in the constructions under consideration are additionally supported by various means of intensification accompanying full-valued words. The specificity of the Buryat language consists in the use of the infinite forms of the interrogative verb ya- ‘what to do, how to be’ as a means of increasing emotional tension. The same means are used by the interrogative pronoun yun ‘what’ in combination with the polysemic particle geeshe. All considered particles are characterized by emotional diffuseness. The author comes to the conclusion that typical emotive syntactic means and stylistic figures are widely used in the Buryat language, and grammatical participial and adverbial forms from the interrogative verb ya — 'what to do, how to be', and also the interrogative pronoun yun 'what' in combination with the geeshe particle are too.
{"title":"MEANS OF EXPRESSING AND INTENSIFICATION EMOTIONALITY IN THE BURYAT LANGUAGE","authors":"Н.Б. Даржаева","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-9-18","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-9-18","url":null,"abstract":"В статье впервые рассматриваются синтаксические средства выражения эмоций в бурятском языке, а также средства их усиления. Актуальность темы исследования определяется возрастающим значением антропоцентрической научной парадигмы и малой изученностью выражения эмоций в бурятских конструкциях. Цель данной статьи заключается в выявлении и описании синтаксических средств и стилистических фигур, передающих эмоциональное состояние человека, и средств усиления экспрессивности и эмоциональности в них. Автор придерживается распространенного мнения о том, что более всего эмоциональна диалогическая речь, располагающая только ей свойственным инвентарем средств выражения эмоций. Объект исследования — конструкции из диалогической речи героев художественных произведений. Методами исследования являются лингвистическое описание, контекстно-семантический анализ, интроспекция. Материалом исследования послужили тексты художественных произведений бурятских авторов, в том числе размещенные в электронном Бурятском корпусе. Автор рассматривает разнообразные эмоционально-экспрессивные синтаксические средства (обращения, вводные конструкции, неполные предложения, пунктуация) и стилистические фигуры (риторические восклицания, риторический вопрос, повторы). Замечено, что экспрессия и эмоциональность в рассматриваемых конструкциях дополнительно поддерживаются различными средствами усиления, сопровождающими полнозначные слова. Специфика бурятского языка состоит в использовании инфинитных форм вопросительного глагола яа- ‘что делать, как быть’ в качестве средств усиления эмоционального напряжения. Такими же средствами выступают вопросительное местоимение юун ‘что’ в сочетании с многозначной частицей гээшэ. Все рассмотренные частицы характеризуются эмоциональной диффузностью. В заключении автор приходит к выводу, что в бурятском языке широко используются типичные эмотивные синтаксические средства и стилистические фигуры, а средствами усиления в них экспрессивности и эмоциональности выступают грамматикализованные причастные и деепричастные формы от вопросительного глагола яа- ‘что делать, как быть’, а также вопросительное местоимение юун ‘что’ в сочетании с частицей гээшэ.\u0000 The article considers syntactic means of expressing emotions, as well as means of their intensification at the first time in the Buryat linguistics. The topicality of the research is determined by the increasing importance of the anthropocentric scientific paradigm and the little study of the expression of emotions in Buryat constructions. The purpose of this article is to identify and describe the syntactic means and stylistic figures that convey the emotional state of a person, and the means of intensification the expressiveness and emotionality in them. The author adheres to the widespread opinion that the most emotional speech is dialogical speech, which has only its characteristic set of means of expressing emotions. The object of the research is constructions from dialogical speech of heroes in texts. Th","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"48544449","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-92-105
Мария Дмитриевна Чертыкова
Статья посвящена выявлению и семантико-когнитивному описанию базовых лексем в тюркских языках Сибири, включённых в концептуальное пространство счастье. Выделенные рамки рассмотрения объекта исследования, именуемые как концептуальное пространство, мы понимаем как совокупность (или понятийное содержание) множества взаимосвязанных лингвокуль-турологических сущностей, представляющих собой определённую целостность в концептосфере языка и, в частности, в сознании языковой личности. Материалом для статьи послужили данные двуязычных словарей исследуемых языков, как понятийные составляющие концептуального пространства счастье. Выявлено, что большинство рассмотренных нами лексем, репрезентирующих концепт счастье, имеют монгольское происхождение: як.: дьол / тоф.: чол / сойот.: ҷол; тув.: кежик, аас-кежик / алт.: кäжик / шор.: кешик; хак.: чырғал / тоф.: чыргал / кирг.: жыргал / алт.: jыргал и др. Значимыми аспектами счастья являются успех / удача / везение, выражаемые также монгольскими заимствованиями: алт.: мöр / хак.: мöрій; благополучие, наслаждение: тув. чыргал / хак.: чырғал. Шорский, тофаларский и алтайский эквиваленты данной лексемы показывают семантическое изменение в сторону понятий «обилие пищи», «веселье», «пир», «угощение». Межъязыковые эквиваленты лексики анализируется с точки зрения этимологической трансформации семантики и выявляются их универсальные и отличительные фрагменты. Часто отсутствие счастья или удачи (тув.: аас-кежик чок «несчастливый»; хак.: талаан чох / часка чох «несчастливый»; алт.: ырыс jок «несчастный») заметно сближается с понятием судьбы (участи, доли). Концептуальное пространство счастье в сибирских тюркских языках, как и в других разноструктурных языках, представляет собой сложное и многослойное образование, не имеющее чётких границ. The article is devoted to the identification and semantic-cognitive description of basic lexemes in the Turkic languages of Siberia, included in the conceptual space of happiness. The selected framework for considering the object of research, referred to as a conceptual space, we understand as a set (or conceptual content) of a set of interrelated linguistic and cultural entities, which represent a certain integrity in the conceptual sphere of the language and, in particular, in the consciousness of the linguistic personality. The material for the article was the data of bilingual dictionaries of the studied languages, as conceptual components of the conceptual space of happiness. It was revealed that most of the lexemes we have considered, representing the concept of happiness, are of Mongolian origin: yak: дьол / tof .: чол / soyot .: ҷол; tuv .: кежик, аас-кежик / alt .: кäжик / shor .: кешик; hak .: чырғал / tof .: чыргал / kirg .: жыргал / alt .: jыргал etc. Significant aspects of happiness are success / luck / luck, also expressed in Mongolian borrowings: alt .: мöр / hak .: мöрій; well-being, pleasure: тuv. чыргал / hak .: чырғал. Shor, Tofalar and Altai equivalents of this lexeme s
本文致力于识别和语义认知描述西伯利亚突厥语中包含在幸福概念空间中的基本词汇。研究对象的特殊框架，称为概念空间，我们理解为一组相互关联的语言旅游实体的总和（或概念内容），这些实体在语言概念领域，特别是在语言人格的意识中代表了一定的完整性。本文以所研究语言的双语词典数据为基础，作为幸福概念空间的概念组成部分。我们发现，大多数代表幸福概念的代词都来自蒙古人：Djol/Tof：Chol/Soyot：ҷol；图：Kezhik，AAS Kezhik/Alt.：Käzik/Shor：腰果；黑客：ғrғal/tof.：捷克共和国：Zhyrgal/Alt.：Jõrgal等人案幸福的重要方面是成功/运气/运气，也用蒙古语借词表示：Alt.：Mör/Hack：mör；幸福，快乐：图瓦。ÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐ他妈的。Shorsky、Tofalar和Altai等同义词表明了语义的变化，朝着“丰富的食物”、“欢乐”、“盛宴”、“款待”的概念发展。从语义词源转换的角度分析了词汇的跨语种等价物，揭示了它们的普遍性和独特性。通常，缺乏幸福或运气（tuv:aas kezhik chok“不快乐”；hak:talaan choch/chaska choch“不快乐”；alt:yrys jok“不快乐”）与命运（命运、份额）的概念非常接近。西伯利亚突厥语和其他多种结构语言一样，幸福是一个复杂而多层的教育，没有明确的界限。The article is devoted to the identification and semantic-cognitive description of basic lexemes in the Turkic languages of Siberia, included in the conceptual space of happiness. The selected framework for considering the object of research, referred to as a conceptual space, we understand as a set (or conceptual content) of a set of interrelated linguistic and cultural entities, which represent a certain integrity in the conceptual sphere of the language and, in particular, in the consciousness of the linguistic personality. The material for the article was the data of bilingual dictionaries of the studied languages, as conceptual components of the conceptual space of happiness. It was revealed that most of the lexemes we have considered，representing the concept of happiness，are of mongolian origin:yak:djol/tof.：Chol/Soyot：ҷol；tuv .: 凯奇，AAS凯奇/Alt.：ÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐ腰果；hak .: ғғғғғғғғғ/Tof.：基尔格：ÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐJõgal etc.Significant aspects of happiness are success/luck/luck，also expressed in Mongolian borrowings:alt.：Mör/Hak.：mör；Well-being，pleasure:TUV.ÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐÐ他妈的。Shor, Tofalar and Altai equivalents of this lexeme show a semantic change towards the concepts of “abundance of food”, “fun”, “feast”, “treat”. Interlanguage equivalents of vocabulary are analyzed from the point of view of the etymological transformation of semantics and their universal and distinctive fragments are revealed. Often the absence of happiness or good luck（tuv.：aas-kejik chack“unhappy”；hack:talaan choch/chaska choch“unhappy”；alt.：yrys jok“unhappy”）is very close to the concept of fate（fate，share）.The conceptual space of happiness in the Siberian Turkic languages, as well as in other languages of different structures, is a complex and multi-layered formation that has no clear boundaries.
{"title":"CONCEPTUAL SPACE HAPPINESS IN TURKIC LANGUAGES OF SIBERIA","authors":"Мария Дмитриевна Чертыкова","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-92-105","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-92-105","url":null,"abstract":"Статья посвящена выявлению и семантико-когнитивному описанию базовых лексем в тюркских языках Сибири, включённых в концептуальное пространство счастье. Выделенные рамки рассмотрения объекта исследования, именуемые как концептуальное пространство, мы понимаем как совокупность (или понятийное содержание) множества взаимосвязанных лингвокуль-турологических сущностей, представляющих собой определённую целостность в концептосфере языка и, в частности, в сознании языковой личности. Материалом для статьи послужили данные двуязычных словарей исследуемых языков, как понятийные составляющие концептуального пространства счастье. Выявлено, что большинство рассмотренных нами лексем, репрезентирующих концепт счастье, имеют монгольское происхождение: як.: дьол / тоф.: чол / сойот.: ҷол; тув.: кежик, аас-кежик / алт.: кäжик / шор.: кешик; хак.: чырғал / тоф.: чыргал / кирг.: жыргал / алт.: jыргал и др. Значимыми аспектами счастья являются успех / удача / везение, выражаемые также монгольскими заимствованиями: алт.: мöр / хак.: мöрій; благополучие, наслаждение: тув. чыргал / хак.: чырғал. Шорский, тофаларский и алтайский эквиваленты данной лексемы показывают семантическое изменение в сторону понятий «обилие пищи», «веселье», «пир», «угощение». Межъязыковые эквиваленты лексики анализируется с точки зрения этимологической трансформации семантики и выявляются их универсальные и отличительные фрагменты. Часто отсутствие счастья или удачи (тув.: аас-кежик чок «несчастливый»; хак.: талаан чох / часка чох «несчастливый»; алт.: ырыс jок «несчастный») заметно сближается с понятием судьбы (участи, доли). Концептуальное пространство счастье в сибирских тюркских языках, как и в других разноструктурных языках, представляет собой сложное и многослойное образование, не имеющее чётких границ.\u0000 The article is devoted to the identification and semantic-cognitive description of basic lexemes in the Turkic languages of Siberia, included in the conceptual space of happiness. The selected framework for considering the object of research, referred to as a conceptual space, we understand as a set (or conceptual content) of a set of interrelated linguistic and cultural entities, which represent a certain integrity in the conceptual sphere of the language and, in particular, in the consciousness of the linguistic personality. The material for the article was the data of bilingual dictionaries of the studied languages, as conceptual components of the conceptual space of happiness. It was revealed that most of the lexemes we have considered, representing the concept of happiness, are of Mongolian origin: yak: дьол / tof .: чол / soyot .: ҷол; tuv .: кежик, аас-кежик / alt .: кäжик / shor .: кешик; hak .: чырғал / tof .: чыргал / kirg .: жыргал / alt .: jыргал etc. Significant aspects of happiness are success / luck / luck, also expressed in Mongolian borrowings: alt .: мöр / hak .: мöрій; well-being, pleasure: тuv. чыргал / hak .: чырғал. Shor, Tofalar and Altai equivalents of this lexeme s","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"41861220","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
Pub Date : 2022-04-25DOI: 10.23951/2307-6119-2022-1-115-123
Венарий Алексеевич Бурнаков
Данная статья посвящена изучению роли коня и его снаряжения в традиционной обрядности хакасов, связанной с миром детства. Основанием для исследования послужили этнографические и фольклорные источники, среди которых важное место занимают сведения, собранные И. Г. Гмелиным, Н. Ф. Катановым, В. Я. Бутанаевым, Н. С. Тенешевым и другими исследователями. Фольклорные материалы — отрывки из героических сказаний (алыптығ нымахтар), используемые в работе, впервые представлены в авторском переводе на русском языке. В рассматриваемой статье вводятся в научный оборот и архивные этнографические материалы по обозначенной проблематике.Проанализированы место коня и функции элементов конского снаряжения в детском обрядовом цикле хакасов. Благодаря тому, что это животное было задействовано во многих сакрализованных действиях, оно наделялось высоким семиотическим статусом. Сакральная функция коня определялась верой в его апотропеистические свойства. В связи с тем, что это животное являлось также символом плодородия, его образ и отдельные элементы его снаряжения широко использовались в обрядности, связанной с дородовым, родовым и постродовым детским циклами. The purpose of the article is to determine the function of the horse and horse harness in the representations and rituals of the Khakas associated with the children’s cycle. The chronological framework of the work covers the late XIX — mid XX centuries . The choice of such time limits is determined by the state of the source base on the research topic. Ethnographic and folklore materials collected by both pre-revolutionary and modern researchers: I. G. Gmelin, N. F. Katanov, V. Ya. Butanaev, N. S. Teneshev, etc. served as a source base. Folklore materials — excerpts from heroic tales (alyptyg nymakhtar) used in this work presented for the first time in the author's translation in Russian. In the article under consideration, archival ethnographic materials on the indicated problems are also introduced into scientific circulation. Leading in the research is the principle of historicism, when any cultural phenomenon is considered in development and taking into account a specific situation. The research methodology is based on historical and ethnographic methods: remnants (relic) and semantic analysis.As a result of the analysis, the following conclusions can be drawn: 1) in the traditional culture of the Khakass, the horse and its image occupied an important place. This pet was included in the ritual associated with the children's cycle; 2) In the religious and mythological consciousness of the people, the image of a horse was steadily associated with the idea of vitality and fertility; 3) Not only the image of this ungulate and some parts of its body were endowed with magical protective properties; 4) The sacralization of the horse contributed to the fact that its image in its various manifestations was widely represented in the rituals associated with prenatal, birth and postnatal childhood cycles. An important p
本文致力于研究马及其装备在与童年世界相关的哈卡斯传统仪式中的作用。这项研究是根据民族志和民间传说来源进行的，其中收集和收集的信息非常重要。G.格梅林页：1卡塔诺夫，V。是我Butanaev，N.C.国际合作特尼舍夫和其他研究人员。民俗材料是作品中使用的英雄故事的节选，首次以作者的俄语翻译。本文介绍了有关上述问题的科学流通和档案民族志材料，分析了马在哈卡斯儿童仪式周期中的位置和马具元素的功能。由于这种动物参与了许多神圣的活动，它被赋予了高度的符号学地位。马的神圣功能是由相信它的后向性属性决定的。由于这种动物也是生育的象征，它的形象和它的装备元素被广泛用于产前、分娩和分娩的仪式。The purpose of the article is to determine the function of the horse and horse harness in the representations and rituals of the Khakas associated with the children’s cycle. The chronological framework of the work covers the late XIX — mid XX centuries . The choice of such time limits is determined by the state of the source base on the research topic. Ethnographic and folklore materials collected by both pre-revolutionary and modern researchers: I. G. Gmelin, N. F. Katanov, V. Ya. Butanaev, N. S. Teneshev, etc. served as a source base. Folklore materials — excerpts from heroic tales (alyptyg nymakhtar) used in this work presented for the first time in the author's translation in Russian. In the article under consideration, archival ethnographic materials on the indicated problems are also introduced into scientific circulation. Leading in the research is the principle of historicism, when any cultural phenomenon is considered in development and taking into account a specific situation. The research methodology is based on historical and ethnographic methods: remnants (relic) and semantic analysis.As a result of the analysis, the following conclusions can be drawn: 1) in the traditional culture of the Khakass, the horse and its image occupied an important place. This pet was included in the ritual associated with the children's cycle; 2) In the religious and mythological consciousness of the people, the image of a horse was steadily associated with the idea of vitality and fertility; 3) Not only the image of this ungulate and some parts of its body were endowed with magical protective properties; 4) The sacralization of the horse contributed to the fact that its image in its various manifestations was widely represented in the rituals associated with prenatal, birth and postnatal childhood cycles. An important place in this process was given to individual elements of horse equipment; 5) The horse performed a significant function in the socialization of the child, including in such stages as naming and mastering riding skills.
{"title":"HORSE AND HORSE HARNESS IN THE RITUAL OF THE KHAKASS CHILDREN'S CYCLE (LATE XIX — MID XX CENTURY)","authors":"Венарий Алексеевич Бурнаков","doi":"10.23951/2307-6119-2022-1-115-123","DOIUrl":"https://doi.org/10.23951/2307-6119-2022-1-115-123","url":null,"abstract":"Данная статья посвящена изучению роли коня и его снаряжения в традиционной обрядности хакасов, связанной с миром детства. Основанием для исследования послужили этнографические и фольклорные источники, среди которых важное место занимают сведения, собранные И. Г. Гмелиным, Н. Ф. Катановым, В. Я. Бутанаевым, Н. С. Тенешевым и другими исследователями. Фольклорные материалы — отрывки из героических сказаний (алыптығ нымахтар), используемые в работе, впервые представлены в авторском переводе на русском языке. В рассматриваемой статье вводятся в научный оборот и архивные этнографические материалы по обозначенной проблематике.Проанализированы место коня и функции элементов конского снаряжения в детском обрядовом цикле хакасов. Благодаря тому, что это животное было задействовано во многих сакрализованных действиях, оно наделялось высоким семиотическим статусом. Сакральная функция коня определялась верой в его апотропеистические свойства. В связи с тем, что это животное являлось также символом плодородия, его образ и отдельные элементы его снаряжения широко использовались в обрядности, связанной с дородовым, родовым и постродовым детским циклами.\u0000 The purpose of the article is to determine the function of the horse and horse harness in the representations and rituals of the Khakas associated with the children’s cycle. The chronological framework of the work covers the late XIX — mid XX centuries . The choice of such time limits is determined by the state of the source base on the research topic. Ethnographic and folklore materials collected by both pre-revolutionary and modern researchers: I. G. Gmelin, N. F. Katanov, V. Ya. Butanaev, N. S. Teneshev, etc. served as a source base. Folklore materials — excerpts from heroic tales (alyptyg nymakhtar) used in this work presented for the first time in the author's translation in Russian. In the article under consideration, archival ethnographic materials on the indicated problems are also introduced into scientific circulation. Leading in the research is the principle of historicism, when any cultural phenomenon is considered in development and taking into account a specific situation. The research methodology is based on historical and ethnographic methods: remnants (relic) and semantic analysis.As a result of the analysis, the following conclusions can be drawn: 1) in the traditional culture of the Khakass, the horse and its image occupied an important place. This pet was included in the ritual associated with the children's cycle; 2) In the religious and mythological consciousness of the people, the image of a horse was steadily associated with the idea of vitality and fertility; 3) Not only the image of this ungulate and some parts of its body were endowed with magical protective properties; 4) The sacralization of the horse contributed to the fact that its image in its various manifestations was widely represented in the rituals associated with prenatal, birth and postnatal childhood cycles. An important p","PeriodicalId":52022,"journal":{"name":"Tomskii Zhurnal Lingvisticheskikh i Antropologicheskikh Issledovanii-Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology","volume":" ","pages":""},"PeriodicalIF":0.1,"publicationDate":"2022-04-25","publicationTypes":"Journal Article","fieldsOfStudy":null,"isOpenAccess":false,"openAccessPdf":"","citationCount":null,"resultStr":null,"platform":"Semanticscholar","paperid":"45932136","PeriodicalName":null,"FirstCategoryId":null,"ListUrlMain":null,"RegionNum":0,"RegionCategory":"","ArticlePicture":[],"TitleCN":null,"AbstractTextCN":null,"PMCID":"","EPubDate":null,"PubModel":null,"JCR":null,"JCRName":null,"Score":null,"Total":0}
京公网安备 11010802042870号
京ICP备2023020795号-1
扫码关注我们
求助内容：
应助结果提醒方式：